Историзм в архитектуре

ИСТОРИЗМ

АРХИТЕКТУРЕ

Москва Стройиздат 1997

УДК 72.03

Иконников А. В. Историзм в архитектуре. — М.: 
Стройиздат, 1997. — 559 с.: ил. — ISBN 5-274-00899-2

Проблема использования опыта, традиций и образов прошлого 
при решении ’’современных” задач архитектуры — основная тема 
книги — рассмотрена в ее развитии — от эпохи Ренессанса до конца 
XX в. — на фоне широкого спектра явлений художественной культуры. Историзм трактуется при этом как направленность творческого 
мышления, питаемая историческим сознанием. Показано, как системы форм, связанных с образами и опытом истории, используются для 
создания новых формальных языков, служащих выражению содержания, специфичного для своей эпохи, как они соотносятся с новыми 
идеями и ценностями. Книга обильно иллюстрирована примерами как 
из классической, так и современной архитектуры.

Для архитекторов и искусствоведов.

Издание осуществлено при финансовой поддержке 
Российского гуманитарного научного фонда согласно 
проекту 95-06-31962

Автор приносит особую благодарность за поддержку научной темы и финансовую помощь в осуществлении 
данного 
издания 
Российской 
Академии 
архитектуры и строительных наук и ее президенту 
академику А.Г. Рочегову, а также Научно-исследовательскому институту теории архитектуры и градостроительства и ее директору члену-корреспонденту 
РААСН В.Л. Хайту

Редакторы Т. А. Гатова, Н. И. Гинзбург

, 4902010000—519 
, 
©  А.В. Иконников, 1997
047(01—97 
Без объявл- 
©  В.П, Сысоев,
Г.И.Метченко, оформ- 
ISBN 5-274-00899-2 
ление и макет, 1997

ВВЕДЕНИЕ

В ноябре 1954 г. Всесоюзное совещание по строительству поставило точку под 
спорами о направленности отечественной архитектуры. Обсуждение было 
сфокусировано на противоречии между тенденциями развития ее формального 
языка, ориентированного на исторические прообразы, и строительной техники, 
требовавшей подчинения строительным стандартам. Здесь именно виделась 
трудность, которая вела к снижению социальной эффективности строительства. 
Чтобы устранить ее, Н. С. Хрущев, со свойственной ему категоричностью, 
выдвинул тогда требование отождествить архитектурную форму с экономически и 
технологически оптимальной конструкцией. Любые усложнения и дополнения 
отметались как излишества.
Серия энергично и быстро подготовленных постановлений перенесла в 
плоскость практических дел идеи, одобренные совещанием. Было в их ряду и 
постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР ”0 6  устранении излишеств в 
проектировании и строительстве”, вышедшее в ноябре 1955 г. Оно содержало 
четкую концепцию архитектуры, формируемой объективными факторами: 
’’Советской архитектуре должна быть свойственна простота, строгость форм и 
экономичность решений. Привлекательный вид зданий и сооружений должен 
создаваться не путем применения надуманных, дорогостоящих декоративных 
украшений, а за счет органической связи архитектурных форм с назначением 
зданий и сооружений, хороших их пропорций, а также правильного использования 
материалов, конструкций и деталей и высокого качества работ”1.
Все это дало толчок развитию нового рационалистического направления 
советской архитектуры, которое в отличие от романтически окрашенного 
конструктивизма 20-х годов можно назвать ’’технологизмом”. В его пределах 
архитектурная форма складывалась как прямое следствие технологических и 
технико-конструктивных решений. Объективность такого подхода снимала 
противоречивую сложность культурно-исторических и
социально-психологических проблем. Исключение ’’цитат” из архитектурного 
наследия прошлого, равно как и любых ассоциаций с ним, принималось как 
утверждение ценности современного и ’’правдивости”, созвучной настроениям 
’’хрущевской оттепели”.
Учреждение технологизма, новой отечественной версии рационалистической 
архитектуры, завершило сферу ее распространения — она стала общемировым 
явлением. Филипп Джонсон, считавшийся тогда ее идеологом, писал: ’’Долгая 
битва современной архитектуры выиграна... В середине столетия наступил ее 
век”2. Рубеж, отделявший ее от ’’досовременного”, обозначился с соблазнительной 
четкостью: место естественных материалов заняли железобетон, сталь, алюминий, 
пластмасса; массивные конструкции вытеснялись структурами, где распределение 
материала следовало распределению усилий; появились громадные плоскости 
остекления; господствовали простота и ясность ортогональной геометрии. Формы, 
точные как формулы, зримо утверждали суверенность ’’современного”.
Осуществлялась мечта архитектурного авангарда начала века о новом 
предметном мире, рационально организованном в целом и частях. В мечте этот

7

Введение

мир создавался как бы на чистом листе бумаги; в своем совершенстве 
возникавший однажды и навсегда, он игнорировал все старое и случайное — 
подобно идеальным городам Jle Корбюзье и И. Леонидова. Теперь геометрические 
структуры развертывались на громадных территориях и теоретики архитектуры 
провозглашали тысячелетнее царство рационального. Казалось, найдены и 
наконец внедряются в жизнь непреложные, подлинно объективные законы 
формирования разумно организованного окружения.
Рациональность формы быстро разраставшихся городов не несла, однако, 
радости их обитателям. Стандартные объемы, безразличные к индивидуальности 
места, не складывались в основу среды, которую человек мог бы признать ’’своей”, 
помнить и любить. Крупные массивы, в которые складывалось ’’современное”, 
оказывались монотонными, а его включение в сложившуюся городскую ткань 
нарушало ее непрерывность, порождая ощущение конфликта. Поначалу, пока 
кристаллическая ясность рационалистической архитектуры резко выделялась и 
была внове, все, принадлежавшее прошлому города, могло казаться 
раздробленным, хаотичным и устарелым. Однако новое быстро разрасталось в 
обширный контекст обыденного. И теперь уже на его фоне исторически 
сложившаяся застройка стала восприниматься как целостное ядро, внутренняя 
сложность и богатство которого противостояли отчужденной от человека 
механической простоте.
Стало понятно, что структура исторического — не хаос, а особый вид 
порядка, органичного для города и благоприятствующего развитию многообразных 
форм деятельности и поведения. В соприкосновении с таким порядком 
выработались прочно укорененные в культуре нормы визуального мышления, 
заставляющие оценивать унифицированную современность крупных городских 
массивов как свойство неестественное, лишающее человека свободы выбора и уже 
тем самым рождающее протест.
Города развиваются вместе с обществом. Город в своей истории обновляется 
не весь и не сразу, совмещая новое и старое — результаты материального и 
духовного производства разных эпох. Соседство оставленного разными периодами 
делает зримым самое время, четвертое измерение бытия городского организма. 
Вещественные следы исторической судьбы во многом, если не в главном, 
определяют и особый образ города, наделяют его ’’лица необщим выражением”. 
Этот образ — не только воплощение прошлого культуры, но и опора для ее 
актуальной формы и ее будущего. Можно сказать, что город играет роль одной из 
форм ее материализованной памяти. ’’Современное” оказалось отключенным от 
непрерывности образования ’’памяти места”, играющей столь значительную роль 
в духовной жизни современного человека. Оно даже противостоит ей, разрушая 
связность ’’текстов” исторической застройки или воплощаясь в 
’’города-манкурты”, города, лишенные исторической памяти.
Все это вместе рождает нарастающее сопротивление общественности, которая 
стала болезненно чувствительной к любым вмешательствам в сложившееся 
окружение. Произошел и сдвиг массовых вкусов в сторону ”от современного”. 
Новинки технологизма в лучшем случае перестали вызывать интерес. Напротив, 
архитектура конца прошлого — начала нашего столетия, которая в свое время 
отошла в категорию антиценностей, чтобы освободить путь ’’современному 
движению”, вновь привлекает внимание и симпатии. Эклектизм, ’’стиль модерн”, 
неорусский стиль и неоклассицизм не только реабилитированы массовым вкусом, 
но и стали полем активнейшей деятельности искусствоведческой науки.
Поиски возможностей усложнения и индивидуализации рационально 
организованной формы стали выходить за пределы, установленные 
целесообразностью и объективностью критериев формообразования — главными 
аргументами ’’современного движения”. Принципиального решения проблем

8

Введение

они, однако, не дали. К 70-м годам стало очевидно, что преодолеть кризисное 
состояние современной архитектуры возможно лишь средствами, которые не 
входят в сложившиеся представления о ней.
На Западе рационалистическая архитектура подверглась нападкам как слева, 
так и справа. Справа на нее давил неоконсерватизм, окрашенный ностальгией по 
прошлому. Слева были шокирующие выпады нигилистической контркультуры. В 
ряду последних возникли и сардонические гротески в духе поп-арта — 
парадоксально преобразованные намеки-пародии на классические формы, 
которые предлагалось вводить в современные постройки. Подобные поп-артовские 
эскапады поначалу не воспринимались серьезно. Однако "табу” на обращение к 
опыту прошлого они подорвали (тем более, что даже такой идеологический центр 
модернизма, как Музей современного искусства в Нью-Йорке, провел в 1976 г. 
обширную выставку ’’Архитектура Парижской школы изящных искусств”, 
посвященную главному бастиону эклектического историзма XIX в., который в свое 
время яростно штурмовали приверженцы ’’нового движения в архитектуре”).
В воздухе повисло модное слово ’’постмодернизм”. Посвященное 
постмодернистской архитектуре венецианское Биеннале 1980 г. прошло под 
девизом ’’присутствие прошлого”3. ’’Контекстуальность”, связь со сложившейся 
городской тканью, стала стержневым принципом поисков альтернативы 
рационалистически современному. Ему подчинены аллюзии на историческое, 
введенные в форму построек международной строительной выставки 1987 г. в 
Западном Берлине (IBА). Новые сооружения служат здесь элементами комплексно 
возрождаемой городской ткани. Целое должно нести образ непрерывно 
развивающейся городской культуры.
Впечатляющим примером органичного сцепления восстановленного старого и 
в чем-то приближенного к нему нового стали кварталы старого Тбилиси. Их 
архитектура (как и кварталов западноберлинской IBA) намеренно 
драматизирована, приведена к чуть театральной приподнятости. Подчеркнутая 
зрелищность должна провоцировать активизацию жизненного наполнения среды. 
Побуждало к ней и желание выявить принципиальную сущность подхода, цель 
которого — не завершенный объект, а среда, развивающаяся и хранящая следы 
процесса развития. Принцип, заложенный в контекстуальных композициях 
архитектуры Тбилиси (равно как и Лондона, Амстердама, Берлина, Вильнюса, 
Таллинна) оказался применим и к отдельной постройке, что показали и 
некоторые произведения нашей архитектуры 80-х годов (гостиница ’’Невский 
палас” в Санкт-Петербурге или Дворец пионеров Перовского района Москвы). 
Восстановление в правах историко-культурных ассоциаций решительно повысило 
образно-информационный и воспитательный потенциалы архитектуры, вряд ли 
нанеся ущерб экономике строительства.
Отчужденность старого и нового в архитектуре размывалась в 80-е годы. 
Обращение к историко-культурным ассоциациям (а иногда и к цитатам из 
архитектурного наследия) помогало объединять городские контексты и решать 
’’сегодняшние” функциональные задачи архитектуры (если понимать под 
функцией не одну лишь утилитарно-технологическую сторону назначения). Что 
же происходит? Завернулся случайной петлей путь к тысячелетнему царству 
вечно современного или архитектура вновь вступает на естественную для нее 
линию деятельности, которая определяется синтезом достижений социального и 
научно-технического прогресса с культурными традициями и устойчивыми 
ценностями человеческого? Более вероятно второе предположение. Оно не 
равнозначно возвращению к чему-то уже пройденному, бывшему. Спираль 
развития круто уходит вверх. Интерес к историческому и традиционному 
возрождается в новом качестве. Сумма исторического опыта включила в себя и то, 
что принесли поиски внеисторично современного и универсально целесообразного

9