Ужасный день

К.М. Станюкович  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

УЖАСНЫЙ ДЕНЬ 

 

 
 
 
 

РАССКАЗ 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

I........................................................................................................3 
II ......................................................................................................8 
III...................................................................................................17 
IV...................................................................................................21 
V....................................................................................................24 
VI...................................................................................................26 

2 

I  

Весь черный, с блестящей золотой полоской вокруг, необыкновенно стройный, изящный и красивый со своими чуть–чуть наклоненными назад тремя высокими мачтами военный четырехпушечный клипер1 «Ястреб» в это хмурое, тоскливое и холодное 
утро пятнадцатого ноября 186_ года одиноко стоял на двух якорях в пустынной Дуйской бухте неприветного острова Сахалина. 
Благодаря зыби клипер тихо и равномерно покачивался, то поклевывая острым носом и купая штаги2 в воде, то опускаясь подзором своей круглой кормы.  
«Ястреб», находившийся уже второй год в кругосветном плавании, после посещения наших, почти безлюдных в то время портов Приморской области зашел на Сахалин, чтобы запастись даровым углем, добытым ссыльно–каторжными, недавно переведенными в Дуйский пост из острогов Сибири, и идти затем в Нагасаки, а оттуда – в Сан–Франциско, на соединение с эскадрой 
Тихого океана.  
В этот памятный день погода стояла сырая, с каким–то пронизывающим холодом, заставлявшим вахтенных матросов ежиться 
в своих коротких буршлатах и дождевиках, а подвахтенных3 – 
чаще подбегать к камбузу4 погреться. Шел мелкий, частый дождик, и серая мгла заволакивала берег. Оттуда доносился только 
однообразный характерный гул бурунов, перекатывающихся через отмели и гряды подводных камней в глубине бухты. Ветер, не 
особенно свежий, дул прямо с моря, и на совершенно открытом 
рейде5 ходила порядочная зыбь, мешавшая, к общему неудовольствию, быстрой выгрузке угля из двух больших, неуклюжих допотопных лодок, которые трепались и подпрыгивали, привязанные у борта клипера, пугая «крупу», как называли матросы линейных солдатиков, приехавших с берега на лодках.  

                                                 
1 Клипер - трехмачтовый быстроходный военный корабль. 
2 Штаг - снасть, удерживающая мачту. 
3 Подвахтенный - помощник вахтенного. 
4 Камбуз - кухня на корабле. 
5 Рейд - место недалеко от входа в гавань, удобное для стоянки кораблей. 

3 

С обычной на военных судах торжественностью, на «Ястребе» 
только что подняли флаг и гюйс1, и с восьми часов на клипере 
начался судовой день. Все офицеры, выходившие к подъему флага наверх, спустились в кают–компанию2 пить чай. На мостике 
только оставались, закутанные в дождевики, капитан, старший 
офицер и вахтенный начальник, вступивший на вахту.  
– Позвольте отпустить вторую вахту3 в баню? – спросил старший офицер, подходя к капитану. – Первая вахта вчера ездила... 
Второй будет обидно... Я уж обещал... Матросам баня – праздник.  
– Что ж, отпустите. Только пусть скорее возвращаются назад. 
После нагрузки мы снимемся с якоря. Надеюсь, сегодня кончим?  
– К четырем часам надо кончить.  
– В четыре часа я, во всяком случае, ухожу, – спокойно и в то 
же время уверенно и властно проговорил капитан. – И то мы 
промешкались в этой дыре! – прибавил он недовольным тоном, 
указывая своей белой, выхоленной маленькой рукой по направлению к берегу.  
Он откинул капишон дождевика с головы, открыв молодое и 
красивое лицо, полное анергии и выражения спокойной уверенности стойкого и отважного человека, и, слегка прищурив свои 
серые, лучистые и мягкие глаза, с напряженным вниманием 
всматривался вперед, в туманную даль открытого моря, где белели седые гребни волн. Ветер трепал его светло–русые бакенбарды, и дождь хлестал прямо в лицо. Несколько секунд не спускал 
он глаз с моря, точно стараясь угадать: не собирается ли оно разбушеваться, и, казалось, успокоенный, поднял глаза на нависшие 
тучи и потом прислушался к гулу бурунов, шумевших за кормой.  
– За якорным канатом хорошенько следите. Здесь подлый 
грунт, каменистый, – сказал он вахтенному начальнику.  
– Есть! – коротко и весело отрезал молодой лейтенант Чирков, 
прикладывая руку к полям зюйдвестки4 и, видимо, щеголяя и 
служебной аффектацией хорошего подчиненного, и своим красивым баритоном, и своим внешним видом заправского моряка.  
– Сколько вытравлено цепи?  
– Десять сажен каждого якоря.  

                                                 
1 Гюйс - флаг, поднимаемый во время стоянки корабля на якоре. 
2 Кают-компания - салон на судне для офицеров. 
3 Вахта - часть личного состава, несущая службу на корабле. 
4 Зюйдвестка - непромокаемый головной убор с широкими полями. 

4 

Капитан двинулся было с мостика, но остановился и еще раз 
повторил, обращаясь к плотной и приземистой фигуре старшего 
офицера:  
– Так уж пожалуйста, Николай Николаич, чтобы баркас вернулся как можно скорей... Барометр пока хорошо стоит, но, того 
и гляди, может засвежеть. Ветер прямо в лоб, баркасу1 и не выгрести.  
– К одиннадцати часам баркас вернется, Алексей Петрович.  
– Кто поедет с командой?  
– Мичман2 Нырков.  
– Скажите ему, чтоб немедленно возвращался на клипер, если 
начнет свежеть.  
С этими словами капитан сошел с мостика и спустился в свою 
большую, комфортабельную капитанскую каюту. Проворный 
вестовой3 принял у входа дождевик, и капитан присел у круглого 
стола, на котором уж был подан кофе и стояли свежие булки и 
масло.  
Старший офицер, ближайший помощник капитана, так сказать 
«хозяйский глаз» судна и верховный жрец культа порядка и чистоты, по обыкновению поднявшись вместе с матросами, с пяти 
часов утра носился по клиперу во время обычной его утренней 
уборки и торопился теперь выпить поскорее стакан–другой горячего чаю, чтобы затем снова выбежать наверх и поторапливать 
выгрузкой угля. Отдавши вахтенному офицеру приказание собрать вторую вахту на берег, приготовить баркас и дать ему 
знать, когда люди будут готовы, он торопливо сбежал с мостика и 
спустился в кают–компанию.  
Тем временем к мостику подбежал вызванный боцман Никитин, или Егор Митрич, как почтительно звали его матросы. Приложив растопыренные засмоленные пальцы своей здоровенной 
мозолистой и шершавой руки к сбитой на затылок намокшей 
шапке, он внимательно выслушивал приказание вахтенного офицера.  
Это был коренастый и крепкий, небольшого роста, сутуловатый пожилой человек самого свирепого вида: с заросшим волосами некрасивым рябым лицом, с коротко подстриженными ще
                                                 
1 Баркас - самая большая весельная лодка на корабле. 
2 Мичман - первый морской офицерский чин. 
3 Вестовой - матрос, прислуживающий офицеру. 

5 

тинистыми, колючими усами и с выкаченными, как у рака, глазами, над которыми торчали черные взъерошенные клочья. Перешибленный еще давно марса–фалом1 нос напоминал темно–
красную сливу. В правом ухе у боцмана блестела медная сережка.  
Несмотря, однако, на такую свирепую наружность и на самое 
отчаянное сквернословие, которым боцман приправлял и свои 
обращения к матросам, и свои монологи под пьяную руку на берегу, Егор Митрич был простодушнейшим и кротким существом 
с золотым сердцем и притом лихим, знающим свое дело до тонкости боцманом2. Он никогда не обижал матросов – ни он, ни 
матросы не считали, конечно, обидой его ругательных импровизаций. Сам прежде выученный битьем, он, однако, не дрался и 
всегда был предстателем и защитником матросов. Нечего и прибавлять, что простой и незаносчивый Егор Митрич пользовался 
среди команды уважением и любовью.  
«Правильный человек Егор Митрич», – говорили про него 
матросы.  
Выслушав приказание вахтенного лейтенанта, боцман вприпрыжку понесся на бак и, вынув из кармана штанов висевшую на 
длинной медной цепочке такую же дудку, засвистал в нее соловьем. Свист был энергичный и веселый и словно бы предупреждал 
о радостном известии. Отсвистав и проделав трели с мастерством 
заправского боцмана, свиставшего в дудку половину своей долгой морской службы, он нагнулся над люком в жилую палубу и, 
расставив фертом свои цепкие, слегка кривые, короткие ноги, весело зыкнул во всю силу своего могучего голоса, несколько 
осипшего и от береговых попоек, и от ругани:  
– Вторая вахта в баню! Баркасные на баркас!  
Вслед за громовым окриком боцман сбежал по трапу3 вниз и 
обходил жилую палубу и кубрик4, повторяя команду и рассыпая 
направо и налево подбодряющие энергические словечки самым 
веселым и добродушным тоном:  

                                                 
1 Марса-фал - снасть, поднимающая марсель. Марсель - большой прямой парус, второй снизу. 
2 Боцман - старший унтер-офицер, отвечающий за судовые работы и 
чистоту на корабле. 
3 Трап - лестница на корабле. 
4 Кубрик - общее жилое помещение на корабле для судовой команды. 

6 

– Живо, сучьи дети!.. Поворачивайтесь по–матросски, черти!.. 
Не копайся, идолы! Небось долго париться не дадут... К одиннадцати чтобы беспременно на клипер... В один секунд собирайся, 
ребята!  
Заметив молодого матросика, который и после свистка не трогался с места, Егор Митрич крикнул, стараясь придать своему голосу сердитый тон:  
– А ты, Конопаткин, что расселся, ровно собачья мамзель, а? 
Ай в баню не хочешь, песья твоя душа?  
– Иду, Егор Митрич, – проговорил, улыбаясь, матросик.  
– То–то иду. Собирай свои потроха... Да не ползи, как вошь по 
мокрому месту! – рассыпал Егор Митрич перлы своего остроумия при общем одобрительном смехе.  
– А скоро уходим отсюдова, Егор Митрич? – остановил боцмана писарь.  
– Надо быть, сегодня...  
– Скорей бы уйти. Как есть подлое место. Никаких развлечениев...  
– Собачье место... Недаром здесь бессчастные люди живут!.. 
Вали, вали, братцы! – продолжал покрикивать боцман, сдабривая 
свои окрики самыми неожиданными импровизациями.  
Веселые и довольные, что придется попариться в бане, в которой не были уже полтора года, матросы и без понуканий своего 
любимца, Егора Митрича, торопливо доставали из своих парусинных мешков по смене чистого белья, запасались мылом и кусками нащипанной пеньки, обмениваясь замечаниями насчет 
предстоящего удовольствия.  
– По крайности матушку–Расею вспомним, братцы. С самого 
Кронштадта не парились.  
– То–то в загранице нет нигде бань, одни ванныи. Кажется, и 
башковатые люди в загранице живут, а поди ж ты! – не без чувства сожаления к иностранцам заметил пожилой баковый матрос.  
– Так–таки и нигде? – спросил молодой чернявый матросик.  
– Нигде. Без бань живут, чудные. Везде у них ванныи.  
– Эти ванныи, чтоб им пусто было! – вставил один из матросов. – Я ходил в Бресте в эту самую ванную. Одна слава что мытье, а форменного мытья нету.  
– А хороша здесь, братцы, баня?  
– Хорошая, – отвечал матрос, бывший вчера на берегу. – Настоящая жаркая баня. Линейные солдатики строили; тоже, зна
7 

чит, российские люди. Им да вот этим самым несчастным, что 
роют уголь, только и утеха одна что баня...  
– Да, вовсе здесь тяжкое житье...  
– И командер ихней, сказывали, зверь.  
– Одно слово – каторжное место... И ни тебе кабака, ни тебе 
бабы!  
– Одна завалящая варначка какая–то есть старая... Наши видели...  
– Увидишь и ты, не бойсь! – проговорил, смеясь, подошедший 
Егор Митрич. – Не с лица воду пить! Живо, живо... Выползай, кто 
готов... Нечего–то лясы точить, чтоб вас!  
Матросы выходили один за другим наверх с узелками под 
буршлатами и выстраивались на шканцах. Вышел старший офицер и, снова повторив мичману Ныркову приказание быть к 
одиннадцати часам на клипере, велел сажать людей на баркас, 
который уже покачивался у левого борта с поставленными мачтами.  
Матросы весело спускались по веревочному трапу, прыгали в 
шлюпку и рассаживались по банкам. Старший офицер наблюдал 
за посадкой.  
Минут через пять баркас, полный людьми, с поставленными 
парусами, отвалил от борта с мичманом Нырковым на руле, понесся стрелой с попутным ветром и скоро скрылся в туманной 
мгле, все еще окутывавшей берег.  

II  

В кают–компании все были в сборе за большим столом, покрытым белоснежной скатертью. Две горки свежих булок, изделия офицерского кока (повара), масло, лимоны, графинчик с 
коньяком и даже сливки красовались на столе, свидетельствуя о 
хозяйственных талантах и запасливости содержателя кают–
компании молодого доктора Платона Васильевича, выбранного 
на эту хлопотливую должность во второй раз. Только что истопленная железная печка позволяла всем сидеть без пальто. Пили 
чай и болтали, поругивая главным образом проклятый Сахалин, 
куда судьба занесла клипер. Ругали и открытый рейд с его зыбью, 
и собачью погоду, и местность, и холод, и медленную грузку угля. Всем, начиная со старшего офицера и кончая самым юным 

8 

членом кают–компании, только что произведенным в мичмана, 
румяным и свежим, как яблочко, Арефьевым, эта стоянка в Дуэ 
была очень неприятна. Подобный берег не манил к себе моряков. 
Да и что могло манить?.. Неприветен был этот несчастный поселок на оголенном юру бухты, с унылым лесом сзади без конца, с 
несколькими казармами мрачного вида, в которых жили пятьдесят человек ссыльно–каторжных, выходивших с утра на добычу 
угля в устроенную вблизи шахту, да полурота солдат линейного 
сибирского батальона.  
Когда старший офицер объявил в кают–компании, что сегодня 
«Ястреб» непременно уйдет в четыре часа, хотя бы и не весь 
уголь был принят, все по этому случаю выражали свою радость. 
Молодые офицеры вновь замечтали вслух о Сан–Франциско и о 
том, как они там «протрут денежки». Деньги, слава богу, были! В 
эти полтора месяца плавания с заходами в разные дыры нашего 
побережья на Дальнем Востоке при всем желании некуда было 
истратить денег, а впереди еще недели три–четыре до Сан–
Франциско – смотришь, и можно спустить все трехмесячное содержание, а при случае и прихватить вперед... После адской скуки всех этих «собачьих дыр» морякам хотелось настоящего берега. Мечтали о хорошем порте со всеми его удовольствиями, только, разумеется, не вслух, и такие солидные люди, как старший 
офицер, Николай Николаевич, вообще редко съезжавший на берег, а если и съезжавший, то на самое короткое время, чтоб «освежиться», как говорил он, и доктор, и старший артиллерист, и 
старший механик, и даже отец Спиридоний. Все они с видимым 
вниманием слушали, когда Сниткин, полный лейтенант с сочными, пухлыми губами и маленькими глазками, всегда веселый и 
добродушный, немножко враль и балагур, рассказывал о прелестях Сан–Франциско, в котором он был в первое свое кругосветное плавание, и с неумеренною восторженностью, свойственною, 
кажется, одним морякам, восхвалял красоту и прелесть американок.  
– Уж разве так хороши? – спросил кто–то.  
– Прелесть! – ответил Сниткин и в доказательство поцеловал 
даже свои толстые пальцы.  
– Помните, Василий Васильич, вы и малаек нам нахваливали. 
Говорили, что очень недурны собой, – заметил один из мичманов.  
– Ну и что же? Они в своем роде недурны, эти черномазые дамы, – со смехом отвечал лейтенант Сниткин, не особенно разбор
9 

чивый, по–видимому, к цвету кожи прекрасного пола. – Все, батюшка, зависит от точки зрения и обстоятельств, в которых находится злополучный моряк... Ха–ха–ха!  
– При всяких обстоятельствах ваши хваленые малайки – мерзость!  
– Ишь какой эстетик, скажите пожалуйста! И, однако, несмотря на всю свою эстетику, в Камчатке вы влюбились в заседательшу и все расспрашивали ее, как маринуют бруснику и морошку... 
А ведь этой даме все сорок, и главное – она форменный сапог... 
Хуже всякой малайки...  
– Ну, положим, – сконфуженно пролепетал мичман.  
– Да уж как там ни полагайте, голубчик, а – сапог... Одна бородавка на носу чего стоит... И тем не менее вы ей романсы пели... Значит, такая точка зрения была...  
– Вовсе не пел, – защищался юный мичман.  
– А помните, господа, как все мы тогда из Камчатки с вареньем ушли? воскликнул кто–то из мичманов.  
Раздался общий взрыв веселого смеха. Снова вспомнили, как 
после трехдневной стоянки «Ястреба» в Петропавловске, в Камчатке, – стоянки, взбудоражившей всех шесть дам местной интеллигенции и заставившей их на время примириться, забыв вражду, чтобы устроить бал для редких гостей, каждый из молодых 
офицеров клипера вечером, в день ухода из Камчатки, вносил в 
кают–компанию по банке варенья и ставил ее на стол с скромно 
торжествующей улыбкой. И то–то было сперва изумления и потом смеха, когда выяснилось, что все эти восемь банок варенья, 
преимущественно морошки, были подарком одной и той же тридцатилетней дамы, считавшейся первой красавицей среди шести 
камчатских дам. А между тем каждый, получивший «на память» 
по банке варенья, считал себя единственным счастливцем, удостоившимся такого особенного внимания.  
– Всех обморочила лукавая бабенка! – восклицал Сниткин. – 
«Вам, говорит, одному варенье на память!» И руки жала, и... ха–
ха–ха... Ловко! По крайней мере, никому не обидно!  
После нескольких стаканов чая и многих выкуренных папирос 
старшему офицеру, видимо, не хотелось расставаться со своим 
почетным местом на мягком диване в теплой и уютной кают–
компании, особенно в виду оживленных рассказов о Сан–
Франциско, напомнивших Николаю Николаевичу, этому мученику своих тяжелых обязанностей старшего офицера, что и ему ни
10