Триалог: разговор Второй о философии искусства в разных измерениях

Российская Академия Наук
Институт философии

В.В. БЫЧКОВ
Н.Б. МАНЬКОВСКАЯ
В.В. ИВАНОВ

ТРИАЛОГ

Разговор Второй о философии искусства
в разных измерениях

Москва
2009

УДК 18
ББК 87.7
Б 95

В авторской редакции

Рецензенты
доктор филос. наук А. В. Новиков
кандидат филос. наук Д. Б. Голобородько

Б 95
Бычков, В.В. Триалог: Разговор Второй о философии искусства в разных измерениях [Текст] / В.В. Бычков, Н.Б.
Маньковская, В.В. Иванов ; Рос. акад. наук, Ин-т философии. – М. : ИФРАН, 2009. – 212 с. ; 20 см. – 500 экз. –
ISBN 978-5-9540-0134-1.

В монографии, написанной в форме академической научной дискуссии в эпистолярном жанре, между тремя ведущими
специалистами в сфере эстетики, поднимается ряд актуальных
проблем современной философии искусства, начиная с вопроса о возможности такой философии сегодня. Основное внимание уделено проблемам взаимодействия классики, нонклассики и постнеклассического эстетического сознания в подходе к таким темам, как метафизика искусства, границы
искусства, эстетическое восприятие и религиозно-мистический опыт, «расширение сознания» в художественном опыте,
полное «погружение» в искусство, дискурс художника и восприятие искусства, фазы эстетического восприятия, эстетическое и эротическое наслаждение, герметизм, эзотерика и герменевтика искусства, избыточность и минимализм в искусстве и некоторым другим. Исследование иллюстрируется
примерами анализа самого современного искусства в сферах
живописи, театра, кино, литературы.

ISBN 978-5-9540-0134-1
© Бычков В.В., 2009
© Маньковская Н.Б., 2009
© Иванов В.В., 2009
© ИФ РАН, 2009

Метафизические основы философии искусства

В.Бычков (10–17.04.07)*

Дорогие друзья,
наш новый Разговор мне хотелось бы ориентировать в пространство, сегодня совсем почти забытое, однако, по-моему, совершенно незаслуженно, – в сферу философии искусства, понимаемой, конечно, в современном смысле, т.е. не как чисто схоластическая дисциплина, но как более свободные размышления
не только над сущностными основами искусства, но и над его
конкретной эмпирией. Тем более, что последняя дает сильные
импульсы к пересмотру многих положений классической философии искусства, которую сегодня тоже фактически забыли.
Думаю, что в ходе этого Разговора мы постараемся вспомнить и
ее основные концепты. Я уверен, что настал момент для серьезных размышлений о новом, постнеклассическом этапе философии искусства. И начать его мне хотелось бы с краткого дополнения и развития последней темы нашего Первого Разговора –
о метафизических основах эстетического опыта и искусства, ибо
тема эта представляется мне крайне важной и значимой для всего круга проблем, которые мы обсуждаем, пытаясь разобраться в
них, – ведь они постоянно волнуют нас. Да и Вл. Вл. в прошлом
Разговоре не закончил свои размышления о метафизике искусства. Сегодня я настоятельно призываю его вспомнить об этом.

*
В монографии использованы материалы исследовательского проекта
№ 08-04-00068а, поддержанного РГНФ.

В истории эстетики самыми крупными философами искусства были, без сомнения, Шеллинг и Гегель, но их представления сегодня, конечно, утратили свою актуальность, хотя многие их идеи могут служить своего рода мифологическими архетипами для построения современной философии искусства.
Возьмем хотя бы Шеллинга. Вот его формула философии искусства. Философия искусства есть «изображение в идеальном
реального, содержащегося в искусстве», или «наука о Всем в
форме или потенции искусства». Под «Всем» имеется в виду
«Универсум», который «построен в Боге как абсолютное произведение искусства и в вечной красоте», а «непосредственная
первопричина всякого искусства есть Бог». Творит же искусство человек, точнее – «гений» – «обитающее в человеке божественное», или «вечное понятие человека в Боге как непосредственная причина его [человеческого] продуцирования». В творимом гением искусстве Шеллинг различает «два единства», два
сущностных взаимосвязанных в процессе становления и восприятия компонента: поэзию и искусство в узком смысле, или
инвенцию – «облечение бесконечного в конечное», которое воспринимается в произведении искусства обычно как возвышенное, и созидание формы, своего рода искусность – «облечение
конечного в бесконечное», которое воспринимается в искусстве как прекрасное.
Не буду утомлять вас далее шеллингианством, ибо там обретается, как вы знаете, немало глубоких идей и откровений.
И так понятно, что без опоры на подобную архетипическую
метафизику и сегодня строить философию искусства невозможно. Другой вопрос, что все это обитает ныне именно на уровне
архетипическом, т.е. мифологическом, или символическом.
Однако без этих мифологем, как бы они ни понимались и ни
толковались (сам по себе это большой эстетический вопрос),
говорить о философии искусства вряд ли имеет смысл.
И метафизика составляет ядро любой философии искусства – это несомненно даже сегодня. Прошлый раз мы немало о
ней наговорили. Не буду повторяться, но хочу напомнить как
бы резюме прошлого разговора. Мы пришли к убеждению, что
собственно под метафизической сферой в эстетике и философии искусства следует понимать две большие области:

1. Метафизику как философскую классическую эстетику,
оперирующую наиболее общими, абстрактными законами и
эстетическими категориями типа эстетического, прекрасного,
возвышенного, образа, символа, формы-содержания, т.е. теоретическое ядро эстетики – классическую эстетику, которая и
сегодня никуда не исчезает, но как никогда сохраняет свое значение, если мы желаем иметь дело с наукой эстетикой, а не с
чем-то аморфным, растекающимся по краям ойкумены. Она
основывается, как и любая философская метафизика, на традиционных ценностях Культуры, диалектике, субъект-объектных отношениях. Понятно, что многое в этой сфере изучено,
но как живое ядро науки она всегда будет нуждаться в уточнениях и модификации в духе современного понимания.
2. Метафизическую реальность, на которую согласно классической эстетической метафизике (1) ориентирован эстетический опыт и вся художественная сфера. Это более проблемная
область эстетики, требующая своего тщательного изучения, ибо
даже если таковой реальности не удается обнаружить эмпирикам, на чем настаивает материалистически ориентированная
наука, то весь эстетический опыт Культуры до середины ХХ в.,
по крайней мере, был ориентирован именно на нее, и это нельзя оставить без внимания, если мы вообще желаем хоть что-то
понимать в сфере Культуры, а не плясать только бездумно под
дудки масскульта.
Общим для всех типов метафизического опыта является
наличие двух духовных сфер: а) объективно существующей духовной реальности (собственно метафизической реальности)
или веры в ее бытие и б) духовных (необыденных, неповседневных, т.е. тоже метафизических или параметафизических)
уровней сознания реципиента метафизического опыта, эйдетических уровней, настроенных на восприятие первой сферы,
на контакт с ней. Отличаются друг от друга типы метафизического опыта формой, способом, методами и даже самим существом его реализации.
Если говорить об эстетическом опыте, то, как я уже подчеркивал, практически вся платоновско-христианская линия в истории эстетического сознания и эстетической мысли по ХХ век
включительно знала, что эстетический опыт, т.е. опыт созерца

ния и созидания красоты, который включал и всю сферу искусства, в своих предельных интенциях является опытом
выражения и постижения метафизической реальности, т.е. особой формой метафизического опыта. Не углубляясь далеко в
историю, я напомню только некоторые моменты подобного
понимания из русской теургической эстетики.
Владимир Соловьев считал, что красота – это «преображение материи чрез воплощение в ней другого, сверх-материального начала». Для о. Павла Флоренского сущностной основой
прекрасного в мире являлась божественная Красота, которую
он отождествлял с Софией Премудростью Божией, а за истинное (омоусианское в его терминологии) почитал искусство,
выражающее духовную сущность вещей, явлений, бытия в целом; выявляющее лики бытия. Под ликом же он в лучших традициях христианского неоплатонизма имел в виду «чистейшее
явление духовной формы, освобожденное от всех наслоений и
временных оболочек, ото всякой шелухи, ото всего полуживого и застящего чистые, проработанные линии ее». Главная цель
искусства и есть выявление ликов, чего в наибольшей степени,
в его понимании, достигли в истории искусства античная пластика обнаженной фигуры и русская средневековая икона периода ее расцвета, в идеале – «Троица» Андрея Рублева. От подлинного художника Флоренский, как позже и Хайдеггер, требовал реального явления истины, «художественно воплощенной
истины вещей».
При этом лик, выраженный в искусстве, – это символ, знаменующий собой реальное присутствие в изображении самого
изображаемого, по крайней мере, в его энергетическом модусе. По известному определению о. Павла, «символ есть такая
сущность, энергия которой, сращенная или, точнее, срастворенная с энергией некоторой другой, более ценной в данном
отношении сущности, несет таким образом в себе эту последнюю». Для изобразительного искусства, для иконописи особенно в это определение входит еще и визуализированный облик.
Икона как высшее достижение искусства в понимании Флоренского по сущности своей антиномична, что не поддается
рациональному пониманию: она есть и изображение метафизического архетипа, и сам этот архетип одновременно. У по

этов, согласно о. Павлу, метафизическая реальность врывается
в душу в моменты особого вдохновения. Тогда «глубинные слои
духовной жизни прорываются сквозь кору чуждого им мировоззрения нашей современности, и внятным языком поэт говорит нам о невнятной для нас жизни со всею тварию нашей
собственной души».
Хорошо ощущал метафизические основы искусства и о.
Сергий Булгаков. Он был убежден, что искусство является «наиболее религиозным элементом внерелигиозной культуры», и
связывал его «религиозность» не с его религиозными темами и
сюжетами, а «с тем ощущением запредельной глубины мира,
тем трепетом, который им пробуждается в душе». «Всякое настоящее искусство, – писал он, – есть мистика, как проникновение в глубину бытия».
Семен Франк фактически именно метафизическую реальность называл просто реальностью в отличие от предметной
действительности видимого мира и полагал, что красота, прекрасное, искусство играют большую роль в коммуникации с
реальностью, в которой далеко не все доступно человеческому
познанию. То, что «выражает прекрасное, – утверждал он, –
есть просто сама реальность в ее отвлеченно-невыразимой конкретности – в ее сущностной непостижимости. Пережить реальность эстетически – хотя в малейшем частном ее проявлении – значит именно иметь живой, наглядно убедительный опыт
ее непостижимости – ее совпадения с непостижимым». Эстетический опыт более всего раскрывает нам реальность в ее глубинной непостигаемой полноте, в самой ее непостижимости.
Именно в эстетическом опыте, в момент эстетического наслаждения, подчеркивает Франк, устанавливается тесный контакт,
«глубинное единство», «таинственное сродство» между нашим
внутренним миром, нашим самобытием и «первоосновой внешнего, предметного мира», т.е. с реальностью – с метафизической реальностью.
Эту же реальность усматривали за символами искусства
практически все символисты, ибо символ, в понимании Вячеслава Иванова, – это «форма, через которую течет реальность,
то вспыхивая в ней, то угасая, – медиум струящихся через нее
богоявлений». Символы для символистов, здесь Вл. Вл. может

многое дополнить и развить, – «знамения иной действительности», а подлинное искусство все насквозь символично, особенно в своих высших достижениях, в творениях гения. Произведение гения всегда говорит нам о чем-то более глубоком,
более прекрасном, чем то, что оно непосредственно изображает. И то что «оно объемлет своим символом, остается для ума
необъятным, и несказанным для человеческого слова. Чтобы
произведение искусства оказывало полное эстетическое действие, должна чувствоваться эта непостижимость и неизмеримость его конечного смысла. Отсюда – устремление к неизреченному, составляющему душу и жизнь эстетического наслаждения: и эта воля, этот порыв – музыка». Метафизическая
реальность, символически выражающаяся в произведении подлинного искусства, звучит для русского символиста как музыка, независимо от вида искусства. Шеллинг, как мы помним,
называл эту сущностную компоненту искусства поэзией. О чемто похожем писал в свое время блаженный Августин, размышляя уже непосредственно о музыкальной юбиляции.
Николай Бердяев хорошо сознавал символический смысл
искусства как отображения «иного мира»: «Искусство никогда
не отражает эмпирической действительности, оно всегда проникает в иной мир, но этот мир доступен искусству лишь в символическом отображении» и т.п. Ряд близких высказываний можно продолжать до бесконечности, опираясь и на Андрея Белого,
и на Ивана Ильина, и на Владимира Вейдле, и на многих других
и не только русских мыслителей, поэтов, художников совсем
недавнего (и очень далекого) прошлого. Все они знали, чувствовали, понимали, что сила и главный смысл подлинного искусства и, шире, эстетического опыта, заключаются в том, что с его
помощью, через его посредство постигается иррациональным
способом особая надэмпирическая реальность, другими путями
практически не постигаемая. Да и сегодня еще многие эстетически чуткие личности хорошо ощущают это.
В эстетической сфере выход в метафизические пространства осуществляется или путем эстетического созерцания, или в
процессе художественного выражения, которое также сопровождается постоянным корректирующим эстетическим созерцанием. Врата к этим процессам в искусстве открывает худо

жественный символ. Та реальность, которая открывается нам (и
не поддается никаким описаниям) в художественном символе
при эстетическом созерцании лучших образцов русской иконописи, многих шедевров искусства Возрождения, отдельных полотен Кандинского, Клее, Миро, в готических храмах или при
исполнении великих музыкальных произведений, – эта реальность без сомнения может быть обозначена как чисто метафизическая, и она таковой и является по существу. И именно ради
достижения (= постижения) ее и возникло «высокое искусство»,
сложилось историческое пространство эстетического опыта, в
процессе которого стирается различие между эстетическим субъектом и объектом и возникает некое эстетически данное «сродство», о котором хорошо писал еще Семен Франк:
«При всем бесконечном многообразии объектов и форм
эстетического опыта, “тем” и “стилей” художественного творчества, ему дано открывать нашему взору то измерение или тот
слой реальности, о котором уже нельзя сказать, идет ли дело об
“объективном” или “субъективном”, а можно лишь сказать, ...
что эта реальность сразу и объективна, и субъективна, или что
она ни объективна, ни субъективна. В опыте “красоты” нам открывается по существу непостижимое единство реальности как
таковой – за пределами категорий внешнего и внутреннего,
объективного и субъективного – другими словами, глубокое,
таинственное – “прозаически” необъяснимое, но самоочевидное во всей своей таинственности – сродство между интимным
миром человеческой душевности и основой того, что предстоит нам как внешний мир предметной реальности».
Возможно, именно это «сродство» внутреннего мира реципиента с метафизической реальностью, непостижимое постижение органического единства нашего Я со всем Универсумом
и составляет существо эстетического опыта, эстетического созерцания, стремления человека к созиданию художественных
ценностей и регулярному общению с ними. Понятно, что побочно в процессе и в результате конкретных творческих и рецептивных актов в этой сфере возникло и возникает огромное
множество произведений, событий, состояний, которые не достигают конечной ступени эстетического опыта – эстетического созерцания = откровения метафизической реальности и

единения с ней. Однако следы этой реальности, ее предвестия,
намеки на нее, предощущения и слабые отблески ее, россыпи ее
блесток имеют место в любом, самом вроде бы незначительном
эстетическом акте, в самом, казалось бы, незаметном произведении искусства (но настоящем все-таки, а не в квазипродукте).
В прошлый раз я затрагивал и вопрос так называемой «хтонической метафизической реальности», не будучи уверенным
в ее онтологическом бытии. Да это собственно для эстетики и
не так существенно. Важно, что любой хтонический, демонический и какой бы то ни было «низовой» опыт в истинном искусстве преображается в свою противоположность. В этом великая преображающая сила искусства. Почти об этом в свое
время писал еще Аристотель, отмечая, что изображение безобразных предметов в искусстве может предстать в противоположном качестве прекрасного. Об этом знали и многие другие
мыслители, писавшие на протяжении прошедших веков об искусстве или эстетике. Это интуитивно чувствовали и многие
мастера искусства, изображая в своих произведениях антиэстетические явления типа нечеловеческих страданий людей,
смерти, хтонических феноменов.
Сегодня очевидно, что проблема метафизики эстетического опыта, искусства, художественного мышления была и остается одной из главных проблем эстетики и философии искусства. А в эпоху господства пост-культуры, демонстративно отказавшейся от традиционных духовных ценностей и не
выработавшей никаких иных, значимость этой проблемы только возрастает, хотя, понятно, любое ее решение не приведет
непосредственно к изменению вектора художественно-эстетической эмпирии, но может стать тем зерном, которое, возможно, даст еще удивительные и неожиданные всходы.
На этом я хотел бы закончить это вводное письмо с призывом начать обдумывать все сферу больших и малый проблем
современной, я назвал ее как-то постнеклассической, философии искусства.
Ваш В.Б.