Литература и театр Англии XVIII-XX вв.: авторы, сюжеты, персонажи

ЛИ ТЕРАТУРА И  ТЕАТР АНГЛИ И  X
V
I
I
I
–X
X
 ВВ.

авторы,
 сю жеты,
 персонажи

М осква • АльфаМ  • 2
0
0
6

Ю .
И.
 Кагарлицкий

ЛИТЕРАТУРА

АНГЛ И И X
V
I
I
I
–X
X
 ВВ.

АВ ТО Р Ы ,
 С Ю Ж ЕТЫ ,
 П ЕР С О Н АЖ И

И Т Е А Т Р

И з всех героев английской лит ерат уры,
 
кот орую  Кагарлицкий знал,
 лю бил,
 
преподавал,
 он более всего напоминал 
легендарного милновского ВинниП уха —  
больш ой,
 добродуш ный,
 подет ски 
пыт ливый и склонный к парадоксам

УДК 821.111 + 792
ББК 83.3(4):85.33(3)
К12

Федеральная целевая программа «Культура России»
(подпрограмма «Поддержка полиграфии и книгоиздания России»)

Кагарлицкий Ю.И.
Литература и театр Англии XVIII–XX вв.: авторы, сюжеты, персонажи: Избранные очерки / Сост. С.Я. Кагарлицкая. – М.: АльфаМ, 2006. – 543 с.

ISBN 5982810878

В очерках известного филолога и театроведа, писателя и переводчика
Ю.И. Кагарлицкого (1926–2000) живой взгляд на литературный и общекультурный процессы счастливо сочетается с глубоким анализом. Книга,
посвященная значимым и ярким фигурам английской литературы и театра
трех последних столетий, адресована специалистамгуманитариям, а также
аспирантам и студентам гуманитарных факультетов и вузов.

УДК 821.111 + 792
ББК 83.3(4):85.33(3)

© Кагарлицкий Ю.И., наследники, 2006
© Кагарлицкая С.Я., предисловие, составление, 2006
© «АльфаМ», оформление, 2006

К12

ISBN 5982810878

О ПОЛЬЗЕ НЕПРЯМЫХ ПУТЕЙ

Когда сорокалетний Юлий Кагарлицкий впервые
попал в Англию, его переводы Филдинга, Шеридана, Диккенса,
Уайльда выходили большими тиражами в советских книжных издательствах, а статьи об английских прозаиках и драматургах –
Фаркере, Филдинге, Свифте, Шеридане, Голдсмите, Конгриве,
Уолполе, БулверЛиттоне, Коллинзе, Джойсе и др., об английском театре ХVIII и ХIХ в. печатали и в виде предисловий, и в
учебниках, и в популярных «Литературной газете», «Огоньке»,
«Литературном обозрении»… Его первая книга об Уэллсе была издана не только в нашей стране, но и в Англии и США. К этому моменту он уже успел защитить кандидатскую диссертацию по драматургии Филдинга и докторскую – по Герберту Уэллсу.
В Лондон Юлия Кагарлицкого пригласили на юбилейные торжества в честь столетия со дня рождения Уэллса. Он заранее радовался каждому из юбилейных мероприятий. И всетаки на следующий день после прибытия, проснувшись ранним воскресным
утром, он понял, что в том Лондоне, который он увидел за минувшие полдня, ему чегото не хватает. Он вышел из гостиницы и поехал сам не зная куда в первом же, наверно, вышедшем из парка
автобусе. По дороге его чемто привлекло маленькое заброшенное
кладбище во дворе церкви, рядом с которым был полицейский
участок с закрытыми ставнями — воскресенье! На доске объявлений висели призыв к жителям района опекать выпущенных на
свободу преступников и просьбы самих жителей: помочь найти
потерявшуюся кошку по кличке Киска и собаку по кличке Собака.

Конечно же, это был диккенсовский Лондон! Под мостом, через который я перешел, мог хоть разок переночевать Сэм Уэллер в те времена,
когда Тони Уэллер определил его в надежнейшую из школ — школу
жизни, в этот участок, конечно, таскали Сайкса, на этом кладбище наверняка похоронен маленький Пол... Из ворот участка тихонько выехал полицейский в черном комбинезоне, но и он не нарушил иллюзию: он был как две капли воды похож на одного из двух мотоциклистов – спутников Смерти из фильма «Орфей» по Кокто...
И вдруг я вспомнил, что Уэллс родился за четыре года до смерти Диккенса, а Диккенс умер, даже по моим тогдашним представлениям, до5

статочно молодым. Этот диккенсовский Лондон был и уэллсовским.
Во всяком случае, он принадлежал к тем временам, когда Уэллс написал свои самые знаменитые фантастические романы. Таким он застал
этот мир. Свое первое путешествие Диккенс совершил одиннадцатилетним ребенком в почтовой карете, железным дорогам суждено было
появиться два года спустя, начало им положила в 1825 г. крохотная линия между Стоктоном и Дарлингтоном (протяженностью 20 миль).
Газеты тогда обсуждали, не вредна ли для здоровья поездка с такими
невообразимыми скоростями. Потом, конечно, сеть железных дорог
быстро покрыла страну, споры подобного рода прекратились. Но
Диккенс «чугунку» не любил. Герои «Пиквикского клуба» отправились путешествовать в каретах (не для того ли автор отнес действие
этого романа, написанного в 1836 г., к 1827 г.), и поезд прогрохотал в
«Домби и сыне» под окнами дома лишь для того, чтобы под него бросился Каркер. Уэллс о поезде как чуде века думал не больше, чем мы
сейчас, мечтал о самолетах и на них летал, мечтал о космических полетах и до полета Гагарина не дожил какието полтора десятилетия, уже
в 1913 г. предостерегал против атомной войны. Но он ходил по тем же,
мало изменившимся со времен Диккенса, улицам, общался с людьми,
пришедшими из старых времен, и тот динамичный мир, в который он
вступил юношей, был ему самому немного в диковинку. Он говорил о
нем то с восторгом, то с ужасом, но всякий раз со свежестью чувств,
которая доступна лишь тому, кто увидел для себя совершенно новое.
Да и так ли уместно здесь слово «увидел»? Очертания будущего были
еще расплывчаты, аналогии с прошлым ненадежны. Они не бывают
надежны в канун переворота. А Уэллс егото как раз и предвидел. Он
многое предугадал по малейшим намекам. Он не был единственным.
Но не удивительно ли это для мальчика из провинциальной мещанской семьи, да к тому же столь явно пришедшего из прошлого века?
Впрочем, Уэллс умел нужду обращать в добродетель. То, что грозило
обычно приземленностью, у него становилось человечностью. В его
лучших книгах
необычное случается с самыми обыкновенными
людьми. Конечно, с людьми не без странностей. Но кто знает, какие
странности были у тех, кто лежит сейчас вот на этом кладбище?
Не стану утверждать, что все эти мысли пришли мне в голову среди
могил на церковном дворе близ полицейского участка в какомто забытом Богом лондонском закоулке. Но атмосфера, которую я тогда
вдохнул, думаю, не могла со временем меня на них не навести.

Если б он потом больше не попал в Лондон, он считал бы, что
время своей первой поездки потратил самым бессмысленным образом. Он не посетил ни одного из положенных туристических
объектов, кроме разве Тауэра, не видел даже смены караула у Букингемского дворца. Вместо этого он все свободные часы просто

6

ходил по городу, разглядывая улицы, названия которых были знакомы с детства, разговаривал с папами и мамами, гулявшими с детьми в Кенсингтонском парке у памятника Питеру Пэну, всматривался во всякие мелочи, пытаясь понять, что такое лондонские
будни. Ему удалось даже провести вечер и утро в рабочем районе.

И в этот момент все британские музеи на свете заменило зрелище того,
как заскакивают в свой «паб» местные работяги, опрокидывают по маленькой, чтоб веселей начинать день, закусывают куском пирога и бегут себе дальше...
Конечно, свободных часов было не слишком много — я всетаки
приехал на «мероприятие», вернее на целую серию мероприятий, и
не всюду мне удавалось быть просто зрителем. Легче всего далось выступление по телевидению. Нас с переводчицей моей книги об Уэллсе Марией Игнатьевной Будберг попросили рассказать о 15томном
собрании сочинений Уэллса, которое я за два года до этого редактировал. Из вопросов журналиста я понял, что это произвело в Англии
очень большое впечатление. В год юбилея, после долгого перерыва, в
Англии было опубликовано более 20 книг Уэллса, но о таком предприятии, которое в 1964 г. осилили в Москве, никто не мог и помыслить. Впрочем, уэллсовский бум 1966 г. тоже говорил за себя, и я, помню, выразил удовольствие, что слава Уэллса, распространяясь по
миру, достигла наконец Лондона. Все посмеялись: шутки здесь понимают. Выступление в международном Пенклубе, где по случаю
юбилея собрались почти все английские писатели, далось труднее.
Все здесь было както очень посвоему, в манере, одним англичанам
наверно присущей, — сразу и очень запросто, вроде бы совсем неофициально, и очень по делу. Почти обязательно с какимнибудь занятным поворотом мысли, но и без лишних слов. Выручило то, что я
не стал подделываться под их манеру: все равно бы не получилось, и
начал просто с ними разговаривать, ожидая момента, когда между
нами протянутся какието человеческие нити. И вот ктото посмотрел на меня внимательней, ктото улыбнулся, значит, можно было
переходить к делу. Говорил я дольше положенного, но меня дослушали, даже похлопали. Заседание скоро закончилось. И тут ко мне подошел молодой огромный парень и сказал: «Здравствуй, Юлий! Я —
Брайан Олдис. Ты знаешь — я писал про тебя!» Да, я знал, что Олдис
написал одну из рецензий на мою книжку, и притом очень умную и
доброжелательную.

Разумеется, в музеи он все же попал, в следующий раз. Но наибольший интерес вызывали достопримечательности совершенно
другого рода — мелочи, в которых отпечаталась реальная, а не парадная история, повседневная жизнь, превращающаяся в культу7

ру и традицию. Както возвращаясь в Лондон из провинциального городка, он обнаружил, что остановка междугородного автобуса ничем не обозначена. Просто надо было ждать под большим
старым дубом, куда подъезжал и дилижанс времен Пиквикского
клуба.
С таким же удовольствием отметил он, что на месте старинного трактира «Белый лебедь» появилась в Стратфорде пивная
«Грязная утка». Вот в чем сказывается время!
Историческое пространство не просто было понятно ему и
знакомо, он очень легко осваивал его, превращая в свое собственное. Британская библиотека, например, стала у него просто «британкой» на манер московской «ленинки». Именно эту способность воспринимать чужую культуру как свою собственную, не теряя собственного лица, так ценили его английские друзья.
Подобное вообще типично было для советской интеллигенции 1960х гг. — знать и чувствовать чужую культуру не хуже, а порой и лучше ее носителей, даже не имея шанса непосредственно к
ней прикоснуться. Еще до того как первый раз ему удалось выехать за границу, он уже провел много лет в Лондоне — в Лондоне
Филдинга, Диккенса, Конан Дойля и Уэллса. Эти миры связаны
контекстом единой культуры, но одновременно жили и собственной жизнью. С ними надо было вступить в общение. Не в диалог, а
именно в общение, когда важно не только услышать, но и почувствовать.
Британия XVIII–XIX вв. не случайно дала миру столько выдающихся писателей, драматургов, актеров, ставших неотъемлемой
частью уже не только английской, но и нашей культуры. Это была
страна, где происходило становление современной цивилизации,
но где все нормы и правила, по которым начал жить в ХХ в. и живет до сих пор современный мир, еще не до конца сложились, еще
не вполне оформились, а главное — никак не могли вытеснить
патриархального, традиционного отношения к жизни. Именно
это столкновение различных жизненных логик и норм служило
почвой для гротеска, иронии, юмора, разных форм чудачества,
столь типичных для культуры от времен Просвещения до Викторианской эпохи. Эти формы Кагарлицкий очень любил и великолепно чувствовал. И симпатии его были неизменно на стороне
донкихотствующих героев, воплощающих простые человеческие
ценности.

8

Романтический пафос вдохновлял Кагарлицкого куда меньше.
Потому Байрон или Вальтер Скотт не привлекали его пристального внимания (хотя их творчество он тоже превосходно знал и
ценил). Но если уж говорить о противостоянии с миром, ближе
ему было восстание уэллсовского мистера Полли или героев Диккенса. Таких персонажей в изобилии дала английская культура
XVIII в., они же вышли на первый план в литературе времен королевы Виктории. В них нет ничего сверхчеловеческого. Бесподобный Шерлок Холмс не случайно предстает перед читателем в паре
с вполне обыденным доктором Уотсоном и именно с ним он проводит свои удивительные расследования, избегая (несмотря на
свое очевидное и порой слегка комичное тщеславие) шума и славы. В этом смысле ничего не менялось, когда персонажами книг
и статей Кагарлицкого оказывались Вольтер (персонаж книги
«Шекспир и Вольтер», 1980), тот же Герберт Уэллс или писатель,
художник, архитектор, дизайнер, эстетик, издатель, общественный деятель Уильям Моррис, разносторонностью своих интересов напоминавшие титанов Возрождения. Для Кагарлицкого
они становились властителями дум, так как стремились приобщить к творчеству жизни других людей ради них самих и сохранения культуры.
В книге очерков, которую вы держите в руках, английская культура открывается в живом, ярком повествовании, позволяющем
ощутить неповторимое своеобразие как художников, так и эпохи.
Их автор, совсем как герой уэллсовского романа «Мир Уильяма
Клиссольда», был убежден, что получить более или менее полное
представление о человеке (как авторе, так и персонаже) или эпохе,
которой он принадлежит, можно «лишь начав с сотворения мира и
кончив его ожиданиями вечности».
Поэтому под пером Юлия Кагарлицкого даже такие хорошо
знакомые писатели, как Чарлз Диккенс и Конан Дойль, предстают во многом незнакомцами. Автор впервые (а очерки не были
опубликованы) знакомит читателей не только с историей рождения популярнейших персонажей английской литературы — мистером Пиквиком и Шерлоком Холмсом, но и с историей публикаций произведений Диккенса и Конан Дойля, приоткрывая
дверь в книгоиздательский мир Англии тех лет, а также — с историей театральных, телевизионных и киноверсий (британских,
европейских, американских, отечественных) вплоть до конца
ХХ в., различными представлениями о них художниковиллюст9

раторов. Перешагнув национальные и временные границы, персонажи обрели в открытом пространстве культуры двух столетий
новую почву, новых читателей и зрителей. Теперь о мистере
Пиквике и Шерлоке Холмсе мы знаем больше, чем Диккенс и
Конан Дойль. А благодаря им мы больше знаем о себе и окружающем нас мире.
Одну из причин этой близости к читателю объяснил профессор Патрик Париндер, председатель Уэллсовского общества (Англия) в предисловии к книге Юлия Кагарлицкого о Герберте Уэллсе «Вглядываясь в грядущее» (1989, 2001).

«Исключительное положение, какое Кагарлицкий занимает среди исследователей и почитателей Уэллса во всем мире», с его точки зрения,
обусловлено тем, что «будучи в первую очередь ученым, Юлий Кагарлицкий обладает и некоторыми чертами поэта. И дело не только в том,
как он великолепно оценивает наиболее “поэтические” элементы в
фантастике Уэллса, его юмористических романах и особенно рассказах. Важнее всего то, что этот исследователь, сохраняя верность фактам, придает им подлинно уэллсовский колорит, уэллсовский аромат
и уэллсовское волшебство. Именно поэтому работы Юлия Кагарлицкого так высоко ценят на Западе».

Единственный отечественный ученый, удостоенный международной премии «Piligrim» (1972) — самой престижной награды
за вклад в изучение научной фантастики (книги об Уэллсе и подготовленное им 15томное собрание сочинений классика), в 1982 году Кагарлицкий был избран вицепрезидентом Международного
Уэллсовского общества (Англия).
Еще одна причина читательского интереса к книгам Кагарлицкого кроется, вероятно, в его не стандартном для гуманитария интересе к естественным наукам. Занятия историей науки,
общественной мысли, математикой, физикой принесли автору
понимание внутренних механизмов фантастики. Его книга
«Что такое фантастика?» (1974) рассказала о том, какого рода
тенденции истории человечества вызвали фантастику к жизни и
как каждая из выдвинутых ею проблем изменялась в ходе ее развития. Это один из самых значительных трудов в области фантастиковедения у нас в стране, и его тут же перевели на шесть языков.
Работа над «боковой задачей» помогла любознательному автору обнаружить также много интересных неожиданностей в твор10