Философские одиночества

Российская Академия Наук
Институт философии

С.С. Неретина

ФИЛОСОФСКИЕ ОДИНОЧЕСТВА

Москва
2008

УДК 10(09)
ББК 87.3
Н-54
В авторской редакции

Рецензенты
доктор филос. наук В.Д. Губин
доктор филос. наук Т.Б. Любимова

Н-54
Неретина С.С. Философские одиночества [Текст] /
С.С. Неретина; Рос. акад. наук, Ин-т философии. – М. :
ИФРАН, 2008. – 269 с. ; 20 см. – 500 экз. – ISBN 978-59540-0106-8.

«У человечества нет другого окошка, через которое видеть
и дышать, чем прозрения одиночек». Монография – о философах, являвших собой уникальные образцы действенности
мысли и поступка. Статьи, посвященные трудам разных мыслителей (от ХI в. до наших современников – В.С.Библера,
Л.Б.Тумановой, М.К.Петрова, В.В.Бибихина и др.) и анализирующие проблемы начала философии, объединены между собой темами философской грамматики, речи, логики и диалогики, схватывания (конципирования) целого.

© Неретина С.С., 2008
© ИФ РАН, 2008
ISBN 978-5-9540-0106-8

Предисловие

Название этой книги (а во многом и создание) было вдохновлено словами Владимира Вениаминовича Бибихина о том,
что «у человечества нет другого окошка, через которое видеть и
дышать, чем прозрения одиночек. Когда об этом догадываешься, начинаешь выше ценить любой отказ от перемены зрения.
Единственной опорой знания, речи, слова остается в конечном
счете надежная такость (So-Sein) всего. Слишком легкая смена аспектов (“плюрализм”) дает условную широту взглядов и
безусловную потерю почвы. Сомнительно поэтому, что аспект
время от времени непременно требует смены». Хотя, конечно,
«косность раздражает». Хотя, конечно, «с позиций гибкой психики, успевающей за прогрессом технической цивилизации,
стойкие видения однодумов безумны»1. Я пыталась удержаться на шаткой дощечке времени, пытаясь понять близких мне
людей. С одними меня связывала дружба, с другими непобедимое заразительное единодушие, чему не противоречат ни взаимные разногласия, ни позднейшие расхождения. Последнее
и вызвано предельным одиночеством мысли, которое свойственно каждому человеку, особенно если он философ. Даже разделяя некоторые мысли с другими, он живет другой жизнью,
известной только ему самому, а в той мере, в какой он отождествляет себя с некоей проблемой, даже если эта проблема стоит и перед другими, он все равно ощущает себя одиноким, поскольку переживает ее глубоко личностно. Об этом прекрасно
написал Э.Жильсон, считавший философа всегда одиночкой2 .
По-видимому, в философии, несмотря на исторические
сломы ментальностей, действительно есть нечто непререкаемо
тождественное, если оказывается возможной встреча философов разных эпох на едином проблемном поле мысли, как встретились, например, на мой взгляд, онтологии Ж.-Л.Нанси и
Ансельма Кентерберийского. И такого рода встречи, предполагающие вслушивание в то, как отвечает ушедшая мысль на

 1
Бибихин В.В. Витгенштейн: смена аспекта. М., 2005. С. 201.
2
Жильсон Э. Философ и теология. М., 1995. С. 9.

поставленные нашей современностью вопросы, «подкидывающая» нам забытые аргументы, вовсе не кажутся «курьезными», как недавно допустил один из моих оппонентов. Это значит, что мысль всегда действенна и своевременна, что она имеет свое место в бытии, которое хранит ее и с которого снимается,
когда обнаруживается возможность новой разработки темы,
поскольку философия за все время ее существования разрабатывает одну и ту же тему. Имя этой темы заставляет ее всякий
раз заново продумывать свои пути и прочищать свои инструменты. Каждый раз, как впервые, ставится вопрос, можно ли
говорить о философии только как о ментальном выражении
одной эпохи, и каждый раз делается новое усилие понять нечто
всеобщее. В выработке средств такого понимания большая роль
принадлежит диалогической философии, базировавшейся на
позициях историзма. От века оторваться нельзя, но и не одним
лишь веком жив человек, если до сих пор, чем бы мы ни занимались, мы возвращаемся к началам, т.е. Пармениду–Гераклиту–Платону–Аристотелю. Парадокс в том, что без понимания
своего времени к ним не найти пути.
Я хотела бы отдать должное людям, которые в нелегкие годы
сумели сохранить чистую отрешенность мысли и не меньшую
чистоту поступка, который только и делает эту мысль исполненной доверия. У книги два блока – прежде всего философы
группы диалога культур и ее ближайшее окружение, не всегда с
нею связанное идейно, но всегда интимно-личностно (В.С.Библер, Л.Б.Туманова, В.Л.Рабинович, А.Я.Гуревич, М.К.Петров),
и рядом коллеги по Центру методологии и этики науки, среди
которых Владимир Вениаминович Бибихин – выдающийся
философ, человек, задававший многие темы исследования.
Всем им моя благодарность.
Однако завершить это краткое введение мне хотелось бы
высказыванием М.Л.Гаспарова, который точно описал смысл
одинокости. «Личность от личности, – писал он, – отгорожена стенами взаимонепонимания такой толщины (или провалами такой глубины), что любые национальные или классовые
барьеры по сравнению с этим – пустячная мелочь. Но именно
поэтому люди с таким навязчивым пристрастием останавливают внимание на этой пустячной мелочи. Каждому хочется по

чувствовать себя ближе к соседу – и каждому кажется, что для
этого лучшее средство отмежеваться от другого соседа. Когда
двое считают, что любят друг друга, они не только смотрят друг
на друга, они еще следят, чтобы партнер не смотрел ни на кого
другого (а если смотрел бы, то только с мыслью “а моя (мой)
все-таки лучше”). Семья, дружеский круг, дворовая компания,
рабочий коллектив, жители одной деревни, люди одних занятий или одного достатка, носители одного языка, верующие
одной веры, граждане одного государства – разве не одинаково работает этот психологический механизм? Всюду смысл
один: “Самые лучшие это мы”. Еще Владимир Соловьев (и,
наверное, не он первый) определил патриотизм как национальный эгоизм.
Ради иллюзии взаимопонимания мы изо всех сил крепим
реальность взаимонепонимания – как будто она и так не крепка сверх моготы! При этом чем шире охват новой китайской
стены, тем легче достигается цель. Иллюзия единомыслия в
семье или в дружбе (как встречающееся выражение “я и мои
друзья”. – С.Н.) – на каждом шагу она будет спотыкаться о самые бытовые факты. А вот иллюзия классового единомыслия
или национального единомыслия – какие триумфы они справляли хотя бы за последние два столетия! При этом природа не
терпит пустоты: стоило увянуть мифу классовому, как мгновенно расцветает миф националистический»3.
Полагая, что личность имеет только одну обязанность –
понимать, Гаспаров считает, что «споры никогда или почти никогда не приводят к полному единомыслию». Да и о каком полном единомыслии или взаимопонимании может идти речь, если
любой человек – индивид, неделимый, монада. Он – всегда
другой, «неведомая душа». В таком случае зачем нужны споры?
«Затем, – отвечает Гаспаров, – что они учат нас понимать язык
друг друга. Сколько личностей, столько и языков, хотя слова в
них сплошь и рядом одни и те же. Разбирая толстую стену взаимонепонимания по камушку с двух сторон, мы учимся пони
3
Гаспаров М.Л. Обязанность понимать («Путь к независимости и права
личности» – дискуссия в журнале «Дружба народов») // http://
www.nevmenandr.net/scientia/gasparov–obiasannost.php. С. 2.

мать язык соседа – говорить и думать, как он. Чувство собственного достоинства начинается тогда, когда ты растворяешься в другом, не боясь утратить собственную “самость”». От нее
никуда не уйти именно вследствие индивидности, монадности. «Почему Рим победил Грецию, хотя греческая культура была
выше? Один историк отвечает: потому что римляне не гнушались учиться греческому языку, а греки латинскому – гнушались. Поэтому при переговорах римляне понимали греков без
переводчика, а греки римлян – только с переводчиком. Что из
этого вышло, мы знаем»4 .

4
Гаспаров М.Л. Обязанность понимать («Путь к независимости и права
личности» – дискуссия в журнале «Дружба народов») // http://
www.nevmenandr.net/scientia/gasparov–obiasannost.php. С. 3.

Тенденциозный «разгон»

Что стоит за словами (позади слов) «философия в СССР»?
Совершено очевидно: желание сказать, что никакой собственно советской философии не было. Понятен пафос тех (мой в
том числе), кто понимает под словом «советский» «тоталитарный», «гулаговский», «расстрельный», «подлый» и прочие подобные характеристики, кто видит в В.И.Ленине палача всякой «добротной» философии, читай – немарксистской, но если
и марксистской, то на ленинский лад. И в этом правда, притом
не сермяжная. Если бы не много возникающих «но».
До 1922 г., т.е. до отплытия печально известного «философского парохода», гулял, если использовать старые штампы, «свежий ветер революции», чаемой не только высокопрофессиональными рабочими, но интеллигенцией. Идеологическая хватка была, но объятья еще не были столь широко распахнуты1,
чтобы на корню задавить появлявшиеся тут и там литературные группы, теософские и философские кружки и общества,
хотя попытки навязать одно-единственное правильное мировоззрение у революционной верхушки были изначально, эта
идеология вырабатывала свои «идеологемы» и клише («вся
власть Советам», «заводы рабочим, земля крестьянам», «учение
Маркса всесильно, потому что оно верно», затем «народ и пар
ИДЕЯ КУЛЬТУРЫ: ОТ ТРАНСЦЕНДЕНТНОГО
К ИММАНЕНТНОМУ. О ФИЛОСОФИИ
В СССР ПОСЛЕ ОКТЯБРЯ

1
В 1921 г. был расстрелян поэт Н.С.Гумилёв, а в 1925 г. вышел сборник его
стихов – сейчас это кажется событием чрезвычайным.

тия едины», «верной дорогой идете, товарищи»). Настойчивые
идеологемы, превращаемые в слоганы, образовывали в Шестидесятые годы XX в. комичные жестовые выражения. На борту одного грузовика могло быть начертано: «обгоним Америку
по мясу, маслу и молоку», а на борту следом идущего: «не уверен – не обгоняй». Выражение Ленина «редиска», употребленное в адрес Г.В.Плеханова, который снаружи-де красный, а внутри белый, было истолковано писательницей В.Токаревой в
фильме «Джентльмены удачи» как «нехороший человек» и стало излюбленным эвфемизмом интеллигенции Семидесятых. По
сути, перед нами воплощение реалистической тенденции, выработанной средневековьем: общее до вещи; общее, идея были
приняты как некая законодательная акция до того, как была создана сама вещь – социализм (коммунизм). Более того, оно (общее) не проходило никакой верифицирующей процедуры. Там,
где идея оскальзывалась, уничтожали людей, а не изменяли
идею. Вера и разум не сотрудничали. Вере был отдан приоритет, но вере выхолощенной, мертвой и нежизнеспособной.
В Семидесятые годы и позже интеллектуальное состояние
выросших в таких условиях людей оценивали как «двоемыслие»
(дома одно, а на работе другое). Это и так и не так, ибо таким
оно могло быть у тех, кто прекрасно осознавал реальное положение дел, но делал ставку на выживание, огромное большинство поступало в соответствии с идеологемами, выключив аппарат понимания, включив только рассудочную деятельность,
необходимую для конкретной дисциплины или конкретного
исполнения рабочего задания. Я хорошо помню случай, происшедший на поминках одной старой женщины, оглохшей во
время войны и тихо и безропотно работавшей гардеробщицей.
Человек, предложивший ее помянуть, не выполнял в этот момент партийного задания. Сидя среди горевавших родственников и сам будучи ее племянником, он сказал: «Помянем тетю
Маню, верного строителя коммунизма».
Однако, чтобы воспитать саму возможность появления такого сознания, требовалось время, которое, кстати сказать, оказалось не столь уж великим, ибо государственность, в свою очередь требовавшая полной причастности (неотстраненности от)
власти, издревле воспитывалась в России, которую не могли

искоренить ни либерализм некоторых мыслителей, ни даже желание царствующих особ даровать свободы. Словно в ответ мгновенно происходили события, сводившие на нет всю эту либерализующую деятельность (террористические акты, бунты, революции). Поскольку гражданского общества не было, не было и
широко развитого обсуждения многих назревших проблем.
Много написано о возможностях, которые нес в себе XIX и
начало ХХ в. для формирования той идеологии, которая сложилась за 70 лет советской власти и в которой не всегда и не во
всем повинен марксизм. Первой работой К.Маркса, получившей известность в России второй половины 40-х гг. XIX в., была
работа «К критике гегелевской философии права». Профессор
Киевского университета Н.И.Зибер (1844–1888) пропагандировал его экономическое учение, он же первым откликнулся
на труд Ф.Энгельса «Анти-Дюринг». Первым русским марксистом можно назвать Плеханова. Более того, чтение Маркса обусловило во многом то, почему в России в будущем стали много
заниматься философией Г.В.Ф.Гегеля и И.Канта вопреки требованиям ортодоксального, прежде всего ленинского, марксизма. П.Струве призывал вернуться «назад к Лассалю, к его идеализму, ведущему от Гегеля к Фихте», а Э.Бернштейн, выступивший с критикой марксизма, который, по словам П.Юшкевича,
«имел тенденцию стать цельным мировоззрением», выдвинул
тезис «назад к Канту», подхваченный так называемыми «легальными марксистами», тем же П.Струве, С.Булгаковым, М.ТуганБарановским и др., которые отстаивали концепцию социализма
как социальной утопии, основанной на кантовском «категорическом императиве»2. Более того, марксизм связывали с христианской доктриной вследствие его эсхатологической установки на установление коммунизма, в котором можно было усмотреть достижения атеистического земного рая, что, кстати,
обеспечило ему симпатии населения. Сниженная сакральная установка, трансляция духовных категорий в категории материальные, опора на будущее время, когда «здесь будет город-сад», оказались мощным рычагом воздействия на нищее сознание. Я са
2
См. статью В.Хлудова «Марксизм в России» в Малом энциклопедическом словаре «Русская философия» (М., 1995).

ма писала о метаморфозах российского исторического сознания
в своей книге «Тропы и концепты» (М., 1999) и в коллективном
труде «Наука и тоталитарная власть» (М., 1990).
Сейчас я хотела бы обратить внимание еще на одну тенденцию, с этим связанную, в значительной мере препятствующую
образованию гражданского общества (чему, впрочем, способствуют «необъятные просторы нашей родины»; как говорил
П.А.Вяземский: у нас от мысли до мысли тысяча верст; и сейчас это не отменяет ни радио, ни телевидение, ни прочие СМИ).
Стало тривиальностью говорить, что Россия – поле действования культуры, а не цивилизации, ее (культуры) непременной
почвы. Но опора на культуру в том ее виде, как она расцвела в
России, требовала не столько опоры на традицию, сколько на
самого себя. Задавленная крепостничеством, государственностью, властным произволом, бесправием Россия (как и Германия) сделала ставку на идею культуры, принимая единственную форму зависимости – от языка, который всегда старше человека, преобразующего этот общий язык во внутреннюю речь,
обращенную к самому себе и одновременно к сáмому отдаленному от себя.
Иногда считается, что именно такая двуполюсность я-не я
и несет в себе силу освобождения от имперской государственности, религиозности и пр. Если человек не обособился в монаду (слова Маркса, критиковавшего идею гражданского общества), если объединился с другими людьми не по принципу
свободного выбора, то он якобы превращается вместе с ними в
«исходную общинную, доиндивидуалистическую медузную
магму». Если же сосредоточился, т.е. стал собственно индивидом, значит – особым, неделимым, то здесь, возможно, завяжется узел будущей гражданственности3 .
Я думаю, что дело и проще и сложнее, ибо и община – не
нечто медузное (в работе о «Салическом законе», который действительно был общинным законом, я пыталась показать его

3
См. об этом: Библер В.С. На гранях логики культуры. М., 1997. Особенно
статьи «О гражданском обществе и общественном договоре» и «Национальная русская идея». У Маркса, кстати, речь не об общинной магме, а
об общественном целом.