Философия Лейбница на фоне эпохи

Л.А. Петрушенко

Философия Лейбница на фоне 

эпохи

Москва

Инфра-М

2015

Л.А. Петрушенко

Философия Лейбница на фоне 

эпохи

Москва

Инфра-М; Znanium.com

2015

Петрушенко, Л.А.

Философия Лейбница на фоне эпохи / Л.А. Петрушенко. – М.: Инфра-М; 

Znanium.com, 2015. – 512 с.

ISBN 978-5-16-104202-1 (online)

В книге дан глубокий анализ развития философской и общественной мысли; 
автор остроумно связывает современный мир с эпохой Средневековья, 
прослеживая историю религии, философии, науки, отношений человека с 
окружающим миром, Богом и самим собой с античных времен до нашего 
времени. В центре внимания автора – взгляды великого немецкого 
философа Г.В. Лейбница (1646–1744), сущность, происхождение и эволюция 
его философского учения. По мере чтения монографии Лейбниц постепенно 
становится близким читателю, и его невольно воспринимаешь как старого 
друга.

Для 
специалистов 
и 
научных 
работников 
в 
области 
философии, 

медиевистики, преподавателей и аспирантов гуманитарных вузов.

ISBN 978-5-16-104202-1 (online)
© Л.А. Петрушенко, 2009

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемая читателю работа известного отечественного философа, одного из немногих российских лейбницеведов, профессора Государственного университета управления Леонида Аврамиевича Петрушенко
(1925–2004) является посмертным изданием многолетнего
исследования идей и эпохи великого немецкого мыслителя
Готфрида Вильгельма Лейбница.
Автор дает свою версию личности, мировоззрения и философии Лейбница – философа, математика, логика, медика, физиолога, генетика, психолога, социолога, политика,
теолога, педагога, филолога, государственного и общественного деятеля. При этом автор размышляет не только о Лейбнице, но и о себе, о человеке вообще, о нашем прошлом и будущем.
Рассматривая мир прошлого в преемственной связи с
миром настоящего, автор то стилизует книгу под свойственную писателям эпохи Возрождения и Нового времени литературную манеру, то использует для оценки нашей недавней
современности жанр эссе, то, наконец, смешивает обе эти
формы.
По словам Л.А. Петрушенко, он хотел приблизить Лейбница к читателю, сделать его близким современным людям,
полезным для понимания ими самих себя и общества, которое они образуют. Лейбниц навсегда остался в удаляющемся
прошлом, чтобы с каждым годом приближаться к нам.

Профессор
В.П. Ивановский

ПРОЛОГ

...Вселенная, какова бы она ни была, в своей совокупности есть
как бы океан.

Г.В. Лейбниц. Теодицея

...Море и небо... Вот что видишь сначала. Потом видишь море и землю. Море разделяет небо вверху и землю внизу.
Но вначале видишь только море и небо – первую – и, так сказать, идеальную, светлейшую, совершеннейшую и неподвижную
двойственность, исходящую от горизонта, который отделяет темное море от светлого неба, связывая и разграничивая их, заставляя
смотреть друг в друга. Вторая двойственность, изменяющаяся,
грубая, земная и материальная, – это море в отношении ко всему
природному.
Это море и земля, которые во взаимоотношении своем разделены всегда светлой пенистой полосой шумящего прибоя... И гулом, на многоголосом фоне которого слышно солирующее пение
воды, белой пеной распадающейся в воздухе, шурша надвигающейся на берег и вальяжно уползающей обратно со змеиной медлительностью шлейфа. А там в море на нее, хлопоча и суетясь, уже
накатывается и подминает под себя новая басовито гудящая волна, которая затем в определенный момент незамедлительно превращается в свою собственную уменьшенную копию, распространяющуюся на мелкую гальку вылизанной прибрежной полосы с
той же ленивой тигриной неторопливостью, с какой покрывает
пол вода из опрокинутого невзначай ведра...
Стой, стой как вкопанный пред чужим величием древнейшей
безжалостной бесстрашной мощи, которая и тебя, жалкий червячок, некогда породила; замри, былинка, трепещущая на ветру...
Что можешь и смеешь ты, мелкое, всегда несчастное созданьице,
постоянно мечтающее о счастье и лучшей жизни, чтобы иметь силы жить в худшей, а потому регулярно убегающее на работу утром
из своего нечеловеческого жилищакоробки, чтобы обратно приползти в него вечером... Смешон и ничтожен колеблющийся, как
огонек свечи, слабый дрожащий ритм твоего зыбкого существования, кажущийся жалкой пародией на тяжелый и многотонный,

могущественный и безумный, накатывающийся и откатывающийся ритм бесконечной и чуждой нам природы...
Эта покачивающаяся колыбель всего сущего – море – как бы
одновременно мужского, женского и среднего рода. Оно походит
на себя во всех своих проявлениях, самосохраняется как одно во
всей полноте и с незапамятных времен воспринимается как реальнейшее чувственнофизическое воплощение единства Вечности и
Самодвижения... Безграничный повсюду во всем, куда ни посмотри, шевелящийся и в то же время неподвижный язык регулярно
показывает тебе море... Каждой мельчайшей частичке, в любой
точке его бесконечно раскинувшегося, вечно гармонично движущегося и изменяющегося, массивного и сморщенного как у слона
тела, присуще решительно все то же самое, что и ему в целом. Во
всем везде себе родное, оно и само себя движет, волнует, накатывает вечно одним и тем же повторяющимся усилием волны на берег, и через определенные промежутки времени ритмично повторяющимся гулом и острым шипеньем выражает беспрерывную
досаду на невозможность разгуляться на прибрежной полосе с той
же адской мощью, как на воле вдали от берега, ибо чем ближе от
горизонта ты переводишь свой взгляд к земле, тем лучше видно,
как беспокойная титаническая мощь его становится все слабее и
слабее, дробясь на бесчисленные частички, всасываясь и пропадая в мелких камешках на берегу... Но и сама эта беспрестанно повторяющаяся в своем трагическом постоянстве и убогом однообразии скучная смерть его частичек никогда не смеет и не сможет
исчерпать, остановить и убить его.
Вечно живое, волнующееся, беспокойное, самодвижущееся,
оно отдает, предает себя земле; чтобы сохраниться, выжить, стремясь в своем вечном и бесконечном, замкнутом на себя круговом
движении к своей неизвестной цели, решая миллиарды лет свою
непонятную нам и поставленную им самому себе задачу...
Целует ли оно землю? Плюет ли на нее? Или кусает и шипит в
бессилии своей неимоверной силищи? А, быть может, и то, и другое, и третье?
Но в любом случае каждой частичкой себя и силы своей, своего
самодвижения оно говорит нам: «Я – не вы!..» Это в той же мере отталкивает нас от него, в какой притягивает к нему, вынуждая нас
понять его, сделать своим, частичкой человечества, подчинить себе, употребить. И это проявление нашей с ним общности, единства
в страшной борьбе двух миров, двух стихий неизбежно всякий раз

8
Пролог

выражается в нашем индивидуальном страхе и восхищении пред
ним, нами непокоренном, в постоянных поэтому и ничтожных наших выражениях своей любви к нему... Но что знаем, что можем
знать мы, жалкие твари, вышедшие некогда из его лона, и теперь,
стоя пред лицом его, невольно притихшие от своей близости к великой и могущественной, чуждой и одновременно родственной
нам гармонии?
Не такова ли и гармония мира, предустановленным приливом
бесконечного множества всевозможных событий, человеческих судеб, в счастье и несчастье, зле и добре колышащегося между Небом и
Землей?Развенесовершеннотакжеотносимсямыикдвижущемуся
назад и вперед человеческому океану, людскому морю общества,
разве тем же самодвижением убаюканные на груди его не трепещем
мы, несчастные живые комочки, от ужаса, страха и любви к нему и
порожденные им не уходим по смерти на дно его? И не есть ли гармония морской и человеческой стихий лишь одно из бросающихся в
глаза явных бесчисленных проявлений и выражений всеобщей сокровенной мировой гармонии, предустановленной самою собой, то
есть богом?..
А не есть ли это море – ты сам и дела, возможности и силы
твои? Разве оно не то, чем ты хотел бы стать? Человечество давно
уже желает осуществить «возвращение человека к самому себе как
к человеку общественному, т.е. человечному» (К. Маркс). Но тогда
все зависит от тебя, совсем не знающего самого себя.
Станешь ты тем, кем захочешь и сможешь.
Только не лепи себе по образу и подобию своему общественнополитических, религиозных и иных кумиров из песка и глины,
крови и злата. Не держись за государей своих, не растекайся пред
ними, не верь никаким иконам и не поклоняйся им. Ибо потеряешь тогда всякую совесть и доброту, любовь и мощь свою. Забудешь навсегда, кто ты есть и где путь твой к самому себе, к Морю
твоему.

Пролог
9

ТЕБЕ

Тебе, славный и ученейший муж, Готфрид
Вильгельм Лейбниц, посвящает сей труд твой жалкий комментатор, о котором только и можно сказать, что для такого
драгоценного бриллианта, каков Ты, великий и несравненный философ, нужна была бы оправа получше… Но не суди
строго: что мог, то сделал.
Добавлю, что еще ранее рукопись эта в качестве Главы
под нумером «семь» входила в мой magnum opus, мою книгу
о Лейбнице, которая, признаюсь, и без этой Главы была объема чрезмерного. А потому возжелал я издать сию Главу от
непомерно разбухшей книги – отдельно. Но не предвидел,
что число «семь» уже успело привыкнуть к сей Главе, и наоборот. А ведь число это, коим помечена была бывшая Глава,
таинственно, неприятно и омерзительно до невозможности,
как учил о том норманнский оккультный граф Луи Хамон.
А ученик его, Дж.Х. Бренан, в своей книге «Оккультный
рейх» сообщил, что, над именем выродка Гитлера числовой
анализ проделав, то же число «семь» получить можно.
Окромя того, «семь», согласно «Диалогам о чудесах» глубокомысленнейшего Цезария Гейстербахского, есть, что
всем известно, «число девственности», и это как нельзя лучше характеризует нынешнее несчастливое состояние и
практического применения системного образа мыслей, или
«системного подхода», и его внедрения в различных отраслях современного производства в условиях ничем не заполненного экономического пространства, и еще более несчастливое положение книги моей о Лейбнице, которая, увы мне,
так и не увидела свет.

1ПРОЛОГ К ЭПОХЕ

Все сдвинулось

Море – это живое, реальное воплощение единства (тождества) и противоположности частного и целого, системы
и подсистемы, отдельного и общего, многого и одного, средств и
цели, материи и формы, атомов и пустоты – играло, по моему
мнению, большую роль в мировоззрении и жизни Лейбница, в его
философии и системнодиалектическом образе мысли: «…Вселенная, какова бы она ни была, в своей совокупности есть как бы
океан». Интересно, когда мысль эта пришла Лейбницу в голову?
Во время его морских путешествий в Лондон и Гаагу, или же когда
он гулял в свои последние годы по морскому побережью в
БадПирмонте, быть может, вместе с царем Петром? Недаром
Лейбниц так часто сравнивал с гулом морских волн свои «petites
perсeptions», незаметные восприятия… Уже само Средневековье,
на излете которого жил Лейбниц, походит на гигантскую морскую
волну, на знаменитый «девятый вал», который начал зарождаться
страшно давно; уже в VII–VIII вв. стереотипным присловьем хроник и грамот было: «Ныне, когда уже близится конец мира и растет
его разложение…» А разве сегодня мы не можем сказать того же?
Средневековье – очень широкое и многостороннее явление и
понятие. Под «средневековым миром» я понимаю прежде всего
религиозные мечтания, образ жизни и действий людей Средневековья, Возрождения и социальных утопий XVIII в. Разумеется,
между этими тремя внутренне очень различными эпохами есть
большая разница. Но в известном отношении и смысле это «все
равно “Средневековье”», рассматриваемое совместно с его, так
сказать, последствием, остаточным эффектом, социальным генезисом; это все равно некий феномен, имеющий свою общую
всем этим трем историческим эпохам сущность. Иначе почему
он так, почти регулярно вновь и вновь в «годину бед человечества» появляется, а затем исчезает? Разве сегодня не Второе Средневековье?

Средневековый мир, как несчастье, неизменен в своей изменчивости, подобно морям или океанам, которые различаются своими размерами, очертаниями, глубиной, чистотой и иными показателями, но суть их неизменна во времени и пространстве. Сегодня она та же, что миллионы лет назад, и пребудет такой впредь
при всех своих изменениях, подобно материи, которая изменяясь,
остается сама собой. Таков и средневековый мир, который был,
есть и будет. Он как бы исчезает, проходит, но на самом деле остается, опускается кудато в глубины общества и человека, но по непонятным еще законам в свое время необходимо поднимается наверх и невероятным грохотом и обвалом океанского девятого вала
напоминает всем о себе: «Я пришел!»
Средневековый мир похож на море или океан и тем, что в нем
борются два основных подводных течения – земное, человеческое
и великое, божественное. Они непомерно выказывают себя противоположным образом – земным либо сакральным, комическим
либо трагическим, жизнью либо смертью. Границы их текучи,
каждое плавно переходит в свою противоположность, сливаясь с
ней и утрачивая всякое различие, подобно волнам. Великое, снижаясь в уме средневекового человека до земного, подымает земное,
снова превращая его в великое; они то смешиваются, отождествляясь, то, взаиморазливаясь, становятся антагонистичны…
Средневековый мир – странный, какойто гротескный, парадоксальный, внутренне антиномичный и двойственный. Историки видят в этом особенность Средневековья и присущего ему «силового поля действия «гротескного мышления», которое насквозь
символично, а потому сегодня столь же малопонятно, как язык современной математики невежественным в ней людям. Но гротескность его отнюдь не является чемто старческим, маразматическим. Средневековый мир многообещающ, оптимистичен, самонадеян. Рождение нового мира, творческое брожение юных
максималистских сил, рвущихся к давно желанной свободе, угадывается в грубом, простом и наивно диковинном, как сосуд алхимика, Средневековье. В этом смысле средневековый мир сродни современному, преемственно связан с ним, как игра детей с трудом
взрослых. Тем самым становится понятной необходимость его гротескного характера: «гротеск в искусстве, – писал литературовед
Л.Е. Пинский, – родствен парадоксу в логике», а последний имеет
в науке вообще (а не в одной логике) большое эвристическое значение: обычно из него рождаются важнейшие новые проблемы и по12
1. Пролог к эпохе