Воспоминания (очерки)

С.Т. Аксаков  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ВОСПОМИНАНИЯ 
(ОЧЕРКИ) 

 
 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

ОГЛАВЛЕНИЕ 

СОБИРАНИЕ БАБОЧЕК..............................................................3 
ВСТРЕЧА С МАРТИНИСТАМИ ..............................................56 
ВОСПОМИНАНИЕ ОБ АЛЕКСАНДРЕ  

СЕМЕНОВИЧЕ ШИШКОВЕ.....................................................94 
ЗНАКОМСТВО С ДЕРЖАВИНЫМ .......................................139 
ЯКОВ ЕМЕЛЬЯНОВИЧ ШУШЕРИН 

И СОВРЕМЕННЫЕ ЕМУ 

ТЕАТРАЛЬНЫЕ ЗНАМЕНИТОСТИ......................................160 
ВОСПОМИНАНИЯ О ДМИТРИИ 

БОРИСОВИЧЕ МЕРТВАГО ....................................................219 

2 

СОБИРАНИЕ БАБОЧЕК 

(Рассказ из студентской жизни) 

 
Собирание бабочек было одним из тех увлечений моей ранней 
молодости, которое хотя недолго, но зато со всею силою страсти 
владело мною и оставило в моей памяти глубокое, свежее до сих 
пор впечатление. Я любил натуральную историю с детских лет; 
книжка на русском языке (которой названия не помню) с лубочными изображеньями зверей, птиц, рыб, попавшаяся мне в руки 
еще в гимназии, с благоговеньем, от доски до доски, была выучена мною наизусть. Увидев, что в книжке нет того, что при первом 
взгляде было замечаемо моим детским пытливым вниманием, я 
сам пробовал описывать зверков, птичек и рыбок, с которыми 
мне довелось покороче познакомиться. Это были ребячьи попытки мальчика, которому каждое приобретенное им самим знание 
казалось новостью, никому не известною, драгоценным и важным открытием, которое надобно записать и сообщить другим. С 
умилением смотрю я теперь на эти две тетрадки в четвертку из 
толстой синей бумаги, какой в настоящее время и отыскать нельзя. На страничках этих тетрадок детским почерком и слогом описаны: зайчик, белка, болотный кулик, куличок-зуек, неизвестный  
куличок, плотичка, пескарь и лошок; очевидно, что мальчикнаблюдатель познакомился с ними первыми. Вскоре я развлекся 
множеством других новых и еще более важных интересов, которыми так богата молодая жизнь; развлекся и перестал описывать 
своих зверков, птичек и рыбок. Но горячая любовь к природе и 
живым творениям, населяющим божий мир, не остывала в душе 
моей, и через пятьдесят лет, обогащенный опытами охотничьей 
жизни страстного стрелка и рыбака, я оглянулся с любовью на 
свое детство — и попытки мальчика осуществил шестидесятилетний старик: вышли в свет «Записки об уженье рыбы» и «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». 
Еще в ребячестве моем я получил из «Детского чтения» понятие о червячках, которые превращаются в куколок, или хризалид, 
и, наконец, в бабочек. Это, конечно, придавало бабочкам новый 
интерес в моих глазах; но и без того я очень любил их. Да и в са
3 

мом деле, из всех насекомых, населяющих божий мир, из всех 
мелких тварей, ползающих, прыгающих и летающих, — бабочка 
лучше, изящнее всех. Это поистине «порхающий цветок», или 
расписанный чудными яркими красками, блестящими золотом, 
серебром и перламутром, или испещренный неопределенными 
цветами и узорами, не менее прекрасными и привлекательными; 
это милое, чистое создание, никому не делающее вреда, питающееся соком цветов, который сосет оно своим хоботком, у иных 
коротеньким и толстым, а у иных длинным и тоненьким, как волос, свивающимся в несколько колечек, когда нет надобности в 
его употреблении. Как радостно первое появление бабочек весною! Обыкновенно это бывают бабочки крапивные, белые, а потом и желтые. Какое одушевление придают они природе, только 
что просыпающейся к жизни после жестокой, продолжительной 
зимы, когда почти нет еще ни зеленой травы, ни листьев, когда 
вид голых деревьев и увядшей прошлогодней осенней растительности был бы очень печален, если б благодатное тепло и мысль, 
что скоро все зазеленеет, зацветет, что жизненные соки уже текут 
из корней вверх по стволам и ветвям древесным, что ростки молодых трав и растений уже пробиваются из согретой влажной 
земли, — не успокоивала, не веселила сердца человеческого. 
В 1805 году, как известно, был утвержден устав Казанского 
университета, и через несколько месяцев последовало его открытие; между немногими преподавателями, начавшими чтение университетских лекций, находился ординарный профессор натуральной истории Карл Федорович Фукс, читавший свой предмет 
на французском языке. Это было уже в начале 1806 года. Хотя я 
свободно читал и понимал французские книги даже отвлеченного 
содержания, но разговорный язык и вообще изустная речь профессора сначала затрудняли меня; скоро, однако, я привык к ним 
и с жадностью слушал лекции Фукса. Много способствовало к 
ясному пониманию то обстоятельство, что Фукс читал по Блуменбаху, печатные экземпляры которого на русском языке находились у нас в руках. Книга эта, в трех частях, называется «Руководство к естественной истории Д. Ион. Фридр. Блуменбаха, Геттингенского университета профессора и великобританского надворного советника, с немецкого на российский язык переведенное истории естественной и гражданской и географии учителями: 
Петром Наумовым и Андреем Теряевым, печатано в привилеги
4 

рованной типографии у Вильковского. В Санктпетербурге 1797 
года». 
Между слушателями Фукса был один студент, Василий Тимьянский, который и прежде охотнее всех нас занимался языками, 
не только французским и немецким, но и латинским, за что и был 
он всегда любимцем бывшего у нас в высших классах в гимназии 
преподавателя этих языков, учителя Эриха. Эрих был сделан 
адъюнкт-профессором и читал в университете латинскую и греческую литературу. Личность адъюнкта Эриха, который, как все 
говорили, имел глубокие познания в древних и новых языках, 
была в высшей степени карикатурна и забавна, а русский язык он 
так коверкал, что без смеха нельзя было его слушать. Впрочем, к 
русскому языку он обращался только в крайности, видя иногда, 
что ученик не понимает его, хотя он для лучшего уразумения 
прибегал уже ко всем ему известным языкам. Эрих даже и фамилии наши переиначивал по-своему. Студента Безобразова, напр., 
звал «гер Абразанцов», а меня то «гер Аксаев», то «гер Ачаков» и 
никогда Аксаков, хотя очень меня знал, потому что нередко бывал у адъюнкта Г. И. Карташевского, у которого я прежде жил. 
Тимьянский передразнивал Эриха в совершенстве. Я также умел 
несколько передразнивать своего наставника, и мы с Тимьянским 
нередко потешали студентов, представляя встречу на улице и 
взаимные приветствия наших адъюнкт-профессоров. Но виноват! 
воспоминания юношества увлекли меня в сторону, возвращаюсь 
к предмету моего рассказа. Этот студент Тимьянский, считавшийся у нас первым латинистом и, вероятно, знавший тогда не 
очень много по-латыни, скоро обратил на себя внимание Фукса, 
понравился ему за свою латынь и стал ездить к нему на квартиру: 
Фукс нанимал прекрасный дом Жмакина на Арском поле. Однажды Тимьянский при мне рассказывал, что видел у профессора 
большое собрание многих насекомых, и в том числе бабочек, и 
что Фукс обещал выучить его, как их ловить, раскладывать и сушить. В эту самую минуту я только что воротился в университет 
с кулачного боя, который видел первый раз в моей жизни. Это 
было в январе или феврале 1806 года. Я сам в свою очередь горячо рассказывал товарищам о виденном мною и пропустил мимо 
ушей слова Тимьянского. 
Тогда в Казани происходили по зимам, на льду, большого озера Кабана, знаменитые кулачные бои между татарскими слободами и русскими суконными слободами, состоявшими из крепо
5 

стных крестьян помещика Осокина; и татарские и русские слободы были поселены по противоположным берегам озера Кабана.1 
 
Бои эти доходили иногда до ожесточения, и, конечно, к обыкновенной горячности бойцов примешивалось чувство национальности. Бой, который видел я, происходил, однако, в должных 
границах и по правилам, которые нарушались только тогда, когда 
случалось одолевать татарам. Бойцы, выстроившись в две стены, 
одна против другой, на порядочном расстоянии, долго стояли в 
бездействии, и только одни мальчишки выскакивали с обеих сторон на нейтральную середину и бились между собою, подстрекаемые насмешками или похвалами взрослых; наконец, вышел 
вперед известный боец Абдулка, и сейчас явился перед ним также известный боец Никита; татарин полетел с ног и вместо него 
вырос другой. Между тем в нескольких местах начали биться попарно разные бойцы. Удача была сначала равная: падали татары, 
падали и русские. Вставая, кто держался за бок, кто за скулу, а 
иных и уносили. Вдруг с страшным криком татары бросились 
стеной на стену — и завязалась ужасная, вполне рукопашная драка; но татары держались недолго, скоро попятили их назад, и они 
побежали. Русские преследовали их до берегов Кабана и с торжеством воротились. Мне сказывали, что когда случалось одолевать 
татарам, то они преследовали русских даже в их избах и что тутто вновь восстановлялся ожесточенный бой, в котором принимали участие и старики, и женщины, и дети: дрались уже чем ни 
попало. Такая схватка всегда оканчивалась бегством татар. 
Весною 1806 года я узнал, что Тимьянский вместе с студентом 
Кайсаровым уже начинают собирать насекомых и что способ собирания, то есть ловли, бабочек и доски для раскладывания их 
держат они в секрете. Тогда только вспомнил я, что уже слышал 
об этом. Вдруг загорелось во мне сильное желание самому собирать бабочек. Я сообщил об этом другу моему, студенту А. И. 
Панаеву, и возбудил в нем такую же охоту. Сначала я обратился к 
Тимьянскому с просьбой научить меня производству этого дела; 
но он не согласился открыть мне секрета, говоря, что тогда от
                                                 
1 Татарские и суконные слободы существуют и поныне, но крепостные крестьяне уже откупились и записались в мещане. 
 

6 

кроет его, когда сделает значительное собрание, а только показал 
мне несколько экземпляров высушенных бабочек и насекомых. 
Это воспламенило меня еще больше, и я решился сейчас ехать к 
профессору Фуксу, который был в то же время доктор медицины 
и начинал практиковать. Я приехал к нему под предлогом какогото выдуманного нездоровья. В кабинете у профессора я увидел 
висящие по стенам ящики, в которых за стеклами торчали воткнутые на булавках, превосходно сохраненные и высушенные, 
такие прелестные бабочки, каких я и не видывал. Я пришел в совершенный восторг и поспешил объяснить кое-как Фуксу мою 
страстную любовь к естественной истории и горячее желание собирать бабочек, прося его в то же время научить меня, как приступить к этому делу. Профессор был очень доволен и охотно 
рассказал мне все подробности этого искусства, не мудреного, но 
требующего осторожности, терпения и ловкости. Он тут же показал мне все нужные инструменты как для ловли бабочек, так и 
для раскладывания их. Я знал, что Панаев на все это будет гораздо искуснее меня: он был великий мастер на все механические 
мелкие ручные работы, — и потому выпросил позволение у Фукса привести к нему на другой же день Панаева с несколькими живыми бабочками, которых профессор обещал при нас же разложить для сушки. А как я хотел не только ловить бабочек, но и собирать гусениц для того, чтобы бабочки выводились у меня дома, 
то Фукс объяснил мне и снабдил меня наставлениями, как различать червяков, из которых должны выводиться бабочки, от тех 
червей, из которых выводятся другие разные насекомые, как их 
содержать, чем кормить и вообще как с ними обращаться. Мы с 
Панаевым также решились хранить в тайне наше предприятие не 
только от Тимьянского, но и от всех других студентов. На другой 
день, наловив кое-каких бабочек в саду, отправились мы к Фуксу, 
который при нас же разложил двух бабочек, а третью дал разложить Панаеву, желая, чтобы он первый опыт сделал у него на 
глазах. Дело происходило следующим образом: взяв бабочку 
снизу осторожно за грудь большим и указательным пальцами, 
Фукс сжал ее довольно крепко; это нужно для того, чтобы бабочка лишилась чувств, не билась крылушками и не сбивала с них 
цветную пыль. Для этого сжатия имелись особые стальные щипчики; но Фукс сказал и показал нам, что мы можем обойтись и 
без них. Потом он взял булавку, величина которой должна быть 
соразмерна величине бабочки, и проколол ей спинку сверху вниз, 

7 

выпустив конец булавки настолько, насколько было нужно для 
втыканья его в дерево. Пропустив кончик булавки сквозь карточку, он слегка нагрел его на свечке: предосторожность, необходимая для того, чтобы тело насекомого присохло и не вертелось на 
булавке. Потом взял гладкую липовую дощечку (липовая мягче 
других) с вынутыми во всю ее длину ложбинками:1 пошире для 
бабочек, у которых брюшко потолще, и поуже для тех, у которых 
туловище тоньше. В одну из таких ложбинок Фукс опустил туловище бабочки и воткнул конец булавки настолько, чтобы крылушки пришлись как раз к поверхности дощечки. Наконец, он 
взял узенькие полоски почтовой бумаги, нарочно для того нарезанные, наложил одну из них на верхнее и нижнее крылья бабочки, прикрепил вверху булавкой и особым инструментом, похожим на длинную иглу или шило (большая длинная булавка может 
всегда заменить его), расправил им крылья бабочки, сначала одно, а потом другое, ровно и гладко, так, чтобы верхнее не закрывало нижнего, а только его касалось; в заключение прикрепил, то 
есть воткнул булавку в нижний конец бумажки и в дерево. Очевидно, что все уменье и ловкость заключались в расправлении 
крыльев бабочки: надобно было их не прорвать, не измять и не 
стереть с них пыль. Через несколько дней бабочка высохнет; тогда бережно снимаются с нее бумажки, и бабочка перемещается в 
ящик или шкап, в котором она должна храниться. Третью бабочку разложил Панаев, и с первого раза так искусно, что Фукс, повторяя беспрестанно: «Bien, tres bien, parfaitement bien»,2 провозгласил, наконец, торжественно «Optime!».3 
И вот закипела у нас с Панаевым молодая пылкая деятельность! Липовые сухие доски и дощечки гладко выструганы под 
личным присмотром моего товарища, а ложбинки искусно и ловко вынуты им самим; отысканы толстые, так называемые фунтовые , булавки для раскладки и прикрепления бабочкиных крыль                                                 
1 Теперь это делается иначе: дощечки прорезываются насквозь, и 
вместо дна вставляется пробка. 
 
2 Хорошо, очень хорошо, превосходно (франц.). 
 
3 Замечательно (лат.). 
 

8 

ев; нашли и плотную почтовую бумагу, которая не прорывалась, 
как это случалось у Фукса. Рампетки для ловли бабочек сделали 
двух сортов: одни с длинными флеровыми или кисейными мешочками, другие — натянутые, как рампетки, которыми играют в 
волан. Рампеткой первого вида надобно было подхватывать бабочку на лету и завертывать ее в мешочке, а рампеткой второго 
вида надобно было сбивать бабочку на землю, в траву, или накрывать ее, сидящую на каком-нибудь цветке или растении. Первый способ очевидно лучше: пыль с бабочки стирается меньше; 
но действовать рампеткою с мешочком требовалось больше ловкости и проворства. В два дня все было готово, и благодаря неусыпным, горячим хлопотам моим, а также стараньям и уменью 
моего товарища все было придумано и устроено гораздо лучше, 
чем у профессора Фукса. 
Раскладывание бабочек Панаев решительно взял на себя: разложив их еще несколько экземпляров, он стал совершенным мастером в этом деле. Ловлю бабочек за городом мы положили производить вместе, кроме каких-нибудь особенных случаев, а воспитание червей, до превращения их в хризалиды, отыскивание 
готовых куколок и хранение тех и других, до превращения их в 
бабочки, я принял уже на свое попечение. Кроме того, что я имел 
особенную охоту к наблюдению за жизнью и нравами всего живущего в природе, меня подстрекнули слова Фукса, который сказал, что бабочки, выводящиеся дома, будут самыми лучшими экземплярами, потому что сохранят всю первородную яркость и 
свежесть своих красок; что бабочки, начав летать по полям, подвергаясь дождям и ветрам, уже теряют несколько, то есть стирают или стряхивают с себя цветную пыль, которою, в виде крошечных чешуек, бывают покрыты их крылья, когда они только 
что выползут из скорлупы хризалиды, или куколки, и расправят 
свои сжатые члены и сморщенные крылушки. 
Оставив адъюнкт-профессора Л. С. Левицкого, у которого я не 
в силах был прожить более двух месяцев, о чем сказано подробнее в моих «Воспоминаниях», я жил тогда, в первый раз в моей 
жизни, сам по себе, полным хозяином, на собственной квартире. 
Я нанимал флигель у какого-то обруселого немца Ег. Ив. Германа, сын которого, Александр, был некогда моим гимназическим 
товарищем, а теперь служил в казанском почтамте; он жил у меня 
во флигеле и часто бывал моим спутником, даже руководителем 
на всех общественных и народных гуляньях, до которых был 

9 

большой охотник. В настоящее время, то есть весною, в Казани 
происходило обыкновенное ежегодное и оригинальное гулянье, и 
вот по какому поводу: как только выступит из берегов Волга и 
затопит на несколько верст (иногда более десяти) свою луговую 
сторону, она сливается с озером Кабаном, лежащим от нее, кажется, верстах в трех, и, пополнив его неподвижные воды, устремит их в канал, или проток, называемый Булак (мелкий, тинистый и вонючий летом), который, проходя сквозь всю нижнюю 
часть Казани, соединяется с рекой Казанкой.1 
Целые стаи больших лодок, нагруженных разным мелким товаром, пользуясь водопольем, приходят с Волги через озеро Кабан и буквально покрывают Булак. Казанские жители всегда с нетерпением ожидают этого времени как единственной своей ярмарки, и весть: «Лодки пришли» мгновенно оживляет весь город.2 
 
По берегам Булака устроивается шумное гулянье; публика и 
народ толпятся по его грязным и гадким набережным, точно как в 
Москве под Новинским на святой неделе. Между множеством 
разного товара, между апельсинами и лимонами привозится огромное количество посуды фарфоровой, стеклянной и глиняной 

                                                 
1 Водополье озера Кабана, по особенному положению его местности, 
очень замечательно. Кабан, в который стекается множество весенних 
ручьев со всего города и соседних окрестностей, очень рано оттаивает 
от берегов и спускает излишнюю воду по Булаку в реку Казанку, а потом, когда, вышед из берегов, разливается Казанка и становится выше 
его уровня, Булак принимает обратно мутные и быстрые волны этой реки; Волга же, разливаясь всегда позднее всех меньших рек, снова заставляет переполненные воды Кабана, опять по Булаку, устремляться в 
Казанку. 
Этим любопытным наблюдением и вообще сведениями о настоящем 
состоянии Казани, а также новейшими сведениями по натуральной истории обязан я молодому ученому, недавно оставившему Казанский 
университет, Н. П. Вагнеру.] 
 
2 Эта весенняя ярмарка продолжается и теперь, даже в больших размерах, как мне сказывали; вся же местность торга на водах и берегах 
Булака получила общее название «Биржи». 
 

10