Брак по расчету

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

БРАК ПО РАСЧЕТУ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 

В доме вдовы Мымриной, что в Пятисобачьем переулке, свадебный ужин. Ужинает 23 человека, из коих восемь ничего не 
едят, клюют носом и жалуются, что их «мутит». Свечи, лампы и 
хромая люстра, взятая напрокат из трактира, горят до того ярко, 
что один из гостей, сидящих за столом, телеграфист, кокетливо 
щурит глаза и то и дело заговаривает об электрическом освещении – ни к селу ни к городу. Этому освещению и вообще электричеству он пророчит блестящую будущность, но, тем не менее, 
ужинающие слушают его с некоторым пренебрежением. 
– Электричество... – бормочет посажёный отец, тупо глядя в 
свою тарелку. – А по моему взгляду, электрическое освещение 
одно только жульничество. Всунут туда уголек и думают глаза 
отвести! Нет, брат, уж ежели ты даешь мне освещение, то ты давай не уголек, а что–нибудь существенное, этакое что–нибудь 
зажигательное, чтобы было за что взяться! Ты давай огня – понимаешь? – огня, который натуральный, а не умственный. 
– Ежели бы вы видели электрическую батарею, из чего она составлена, – говорит телеграфист, рисуясь, – то вы иначе бы рассуждали. 
– И не желаю видеть. Жульничество... Народ простой надувают... Соки последние выжимают. Знаем мы их, этих самых... А 
вы, господин молодой человек, – не имею чести знать вашего 
имени–отчества, – чем за жульничество вступаться, лучше бы 
выпили и другим налили. 
– Я с вами, папаша, вполне согласен, – говорит хриплым тенором жених Апломбов, молодой человек с длинной шеей и щетинистыми волосами. – К чему заводить ученые разговоры? Я не 
прочь и сам поговорить о всевозможных открытиях в научном 
смысле, но ведь на это есть другое время! Ты какого мнения, машер? – обращается жених к сидящей рядом невесте. 
Невеста Дашенька, у которой на лице написаны все добродетели, кроме одной – способности мыслить, вспыхивает и говорит: 
– Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о 
непонятном. 
– Слава богу, прожили век без образования и вот уж, благодарить бога, третью дочку за хорошего человека выдаем, – говорит 
с другого конца стола мать Дашеньки, вздыхая и обращаясь к те
2 

леграфисту. – А ежели мы, по–вашему, выходим необразованные, 
то зачем вы к нам ходите? Шли бы к своим образованным! 
Наступает молчание. Телеграфист сконфужен. Он никак не 
ожидал, что разговор об электричестве примет такой странный 
оборот. Наступившее молчание имеет характер враждебный, кажется ему симптомом всеобщего неудовольствия, и он находит 
нужным оправдаться. 

– Я, Татьяна Петровна, всегда уважал ваше семейство, – говорит 
он, – а ежели я насчет электрического освещения, так это еще не 
значит, что я из гордости. Даже вот выпить могу... Я всегда от 
всех чувств желал Дарье Ивановне хорошего жениха. В наше 
время, Татьяна Петровна, трудно выйти за хорошего человека. 
Нынче каждый норовит вступить в брак из–за интереса, из–за денег... 

– Это намек! – говорит жених, багровея и мигая глазами. 
– И никакого тут нет намека, – говорит телеграфист, несколько струсив. – Я не говорю о присутствующих. Это я так... вообще... Помилуйте!.. Все знают, что вы из любви... Приданое пустяшное... 
– Нет, не пустяшное! – обижается Дашенькина мать. – Ты говори, сударь, да не заговаривайся! Кроме того, что мы тысячу 
рублей, мы три салопа даем, постелю и вот эту всю мебель! Поди–кась найди в другом месте такое приданое! 
– Я ничего... Мебель, действительно, хорошая... но я в том 
смысле, что вот они обижаются, будто я намекнул... 
– А вы не намекайте, – говорит невестина мать. – Мы вас по 
вашим родителям почитаем и на свадьбу пригласили, а вы разные 
слова... А ежели вы знали, что Егор Федорыч из интереса женится, то что же вы раньше молчали? Пришли бы да и сказали по–
родственному: так и так, мол, на интерес польстился... А тебе, батюшка, грех! – обращается вдруг невестина мать к жениху, слезливо мигая глазами. – Я ее, может, вскормила, вспоила... берегла 
пуще алмаза изумрудного, деточку мою, а ты... ты из интереса... 
– И вы поверили клевете? – говорит Апломбов, вставая из–за 
стола и нервно теребя свои щетинистые волосы. – Покорнейше 
вас благодарю! Мерси за такое мнение! А вы, господин Блинчиков, – обращается он к телеграфисту, – вы хоть и знакомый мне, 

3 

но я не позволю вам такие безобразия строить в чужом доме! Позвольте вам выйти вон! 
– То есть как? 
– Позвольте вам выйти вон! Желаю, чтобы и вы были таким 
честным человеком, как я! Одним словом, позвольте вам выйти 
вон! 
– Да оставь! Будет тебе! – осаживают жениха его приятели. – 
Ну, стоит ли? Садись! Оставь! 
– Нет, я желаю показать, что он не имеет никакой полной правы! Я по любви вступил в законный брак. Чего же вы сидите, не 
понимаю! Позвольте вам выйти вон! 
– Я ничего... Я ведь... – говорит ошеломленный телеграфист, 
поднимаясь из–за стола. – Не понимаю даже... Извольте, я уйду... 
Только вы отдайте мне сначала три рубля, что вы у меня на пикейную жилетку заняли. Выпью вот еще и... уйду, только вы сначала долг отдайте. 
Жених долго шепчется со своими приятелями. Те по мелочам 
дают ему три рубля, он с негодованием бросает их телеграфисту, 
и последний, после долгих поисков своей форменной фуражки, 
раскланивается и уходит. 
Так иногда может кончиться невинный разговор об электричестве! Но вот кончается ужин... Наступает ночь. Благовоспитанный автор надевает на свою фантазию крепкую узду и накидывает на текущие события темную вуаль таинственности. 
Розоперстая Аврора застает еще Гименея в Пятисобачьем переулке, но вот настает серое утро и дает автору богатый материал 
для 

ЧАСТИ ВТОРОЙ И ПОСЛЕДНЕЙ 

Серое осеннее утро. Еще нет и восьми часов, а в Пятисобачьем 
переулке необычайное движение. По тротуарам бегают встревоженные городовые и дворники; у ворот толпятся озябшие кухарки с выражением крайнего недоумения на лицах... Во все окна 
глядят обыватели. Из открытого окна прачечной, нажимая друг 
друга висками и подбородками, глядят женские головы. 
– Не то снег, не то... и не разберешь, что оно такое, – слышатся 
голоса. 

4 

В воздухе от земли до крыш кружится что–то белое, очень похожее на снег. Мостовая бела, уличные фонари, крыши, дворницкие скамьи у ворот, плечи и шапки прохожих – всё бело. 
– Что случилось? – спрашивают прачки у бегущих дворников. 
Те в ответ машут руками и бегут дальше... Они и сами не знают, в чем дело. Но вот, наконец, медленно проходит один дворник и, беседуя сам с собой, жестикулирует руками. Очевидно, он 
побывал на месте происшествия и знает всё. 
– Что, родименький, случилось? – спрашивают у него прачки 
из окна. 
– Неудовольствие, – отвечает он. – В доме Мымриной, что 
вчерась была свадьба, жениха обсчитали. Вместо тысячи – девятьсот дали. 
– Ну, а он что? 
– Осерчал. Я, говорит, того, говорит... Распорол в сердцах перину и выпустил пух в окно... Ишь, сколько пуху! Снег словно! 
– Ведут! Ведут! – слышатся голоса. – Ведут! 
От дома вдовы Мымриной движется процессия. Впереди идут 
два городовых с озабоченными лицами... Сзади них шагает Апломбов в триковом пальто и в цилиндре. На лице у него написано: «Я честный человек, но надувать себя не позволю!» 
– Ужо правосудие покажет вам, что я за человек! – бормочет 
он, то и дело оборачиваясь. 
За ним идут плачущие Татьяна Петровна и Дашенька. Шествие замыкается дворником с книгой и толпой мальчишек. 
– О чем плачешь, молодуха? – обращаются прачки к Дашеньке. 
– Перины жалко! – отвечает за нее мать. – Три пуда, голубчики! И пух–то ведь какой! Пушинка к пушинке – ни одного перышка! Наказал бог на старости лет! 
Процессия поворачивает за угол, и Пятисобачий переулок успокаивается. Пух летает до вечера.