Некрополь: Воспоминания
Покупка
Тематика:
Письма. Дневники. Воспоминания (мемуары)
Издательство:
Статут
Год издания: 2012
Кол-во страниц: 176
Дополнительно
Книга воспоминаний, повествующая о некоторых выдающихся
представителей русской литературы начала XX столетия, одновре-
менно отразила жизненный опыт и житейскую мудрость одного из
них - ее автора В.Ф. Ходасевича. Известный прежде всего своими
стихами, он был также мастером умной, красивой и увлекательной
прозы. Вряд ли можно подобрать слова, которые характеризовали
бы метод Ходасевича-мемуариста лучше и точнее, чем это сделал он
сам в очерке, посвященном Андрею Белому: «…Надо учиться чтить
и любить замечательного человека со всеми его слабостями и порой
даже за самые эти слабости. Такой человек не нуждается в прикрасах.
Он от нас требует гораздо более трудного: полноты понимания».
Для самого широкого круга читателей.
Тематика:
ББК:
УДК:
Скопировать запись
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов
В.Ф. ХодасеВич НЕКРОПОЛЬ Воспоминания москва 2012
ББК 83.3(2Рос=Рус)1
Х 69
Ассоциация юристов России
Ответственный редактор П.В. Крашенинников
Ходасевич В.Ф.
Х 69
Некрополь: Воспоминания. М.: Статут, 2012. – 176 с.
ISBN 978-5-8354-0837-5 (в пер.)
Книга воспоминаний, повествующая о некоторых выдающихся
представителей русской литературы начала XX столетия, одновременно отразила жизненный опыт и житейскую мудрость одного из
них – ее автора В.Ф. Ходасевича. Известный прежде всего своими
стихами, он был также мастером умной, красивой и увлекательной
прозы. Вряд ли можно подобрать слова, которые характеризовали
бы метод Ходасевича-мемуариста лучше и точнее, чем это сделал он
сам в очерке, посвященном Андрею Белому: «…Надо учиться чтить
и любить замечательного человека со всеми его слабостями и порой
даже за самые эти слабости. Такой человек не нуждается в прикрасах.
Он от нас требует гораздо более трудного: полноты понимания».
Для самого широкого круга читателей.
ББК 83.3(2Рос=Рус)1
ISBN 978-5-8354-0837-5
Текст воспроизводится по изданию:
Ходасевич В.Ф. Некрополь: Воспоминания.
Bruxelles: Les editions Petropolis, [1939].
© Крашенинников П.В., вступ. сл., 2012
© Издательство «Статут», редподготовка, оформление, 2012
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО Предлагаемая вниманию уважаемого читателя книга Владислава Фелициановича Ходасевича представляет собой воспоминания об известных поэтах и писателях начала XX века. Казалось бы, что здесь особенного – ведь о Белом, Блоке, Горьком, Гумилеве, Есенине, Сологубе и других написано множество книг. Однако «Некрополь» – это не просто воспоминания человека, лично знавшего этих людей. Это свидетельство очевидца драматичных событий начала прошлого века, не просто излагающего факты, но с мастерством истинного художника передающего дух и даже, если хотите, ткань того времени. Прошло более двадцати лет с тех пор, как идеологические шоры были удалены с глаз российского общества и наша недавняя история начала представать перед нами совершенно в ином свете. Стала возможной публикация исторических и философских материалов, альтернативных Краткому курсу истории ВКП (б) и его последующим переработкам. Понять, что же произошло в те критические для нашей страны времена, – проблема не только историков и политологов. Это проблема всего нашего общества. Восстановить связь времен, понять, чем жили, что искали люди того времени, – все это необходимо нам для того, чтобы определить свои ориентиры в движении к справедливому обществу и эффективному государству. В этом смысле предлагаемая книга В.Ф. Ходасевича, хотя и издана в конце тридцатых годов прошлого века, на наш взгляд, весьма актуальна. При советской власти книга не издавалась и ходила по рукам в самиздатовском варианте, что было чревато весьма неприятными последствиями для ее издателей, распространителей и читателей.
В.Ф. Ходасевич. Некрополь В настоящее время Владислав Ходасевич хорошо известен любителям литературы своими замечательными стихами. Как мастер документальной прозы он пока менее знаком широкому читателю. Поэтому напомним: Владислав Фелицианович Ходасевич родился весной 1886 г. в Москве. Изучал в Московском университете юриспруденцию, историю и филологию. Однако посвятил себя литературному творчеству. Скончался летом 1939 г. в Париже. Был сотрудником и организатором журналов и участником литературных кружков, литературным критиком. Но в первую очередь он был яркой творческой личностью, оставившей заметный след в истории русской духовной культуры. Павел Крашенинников
В.Ф. ХодасеВич НЕКРОПОЛЬ Воспоминания
Собранные в этой книге воспоминания о некоторых писателях недавнего прошлого основаны только на том, чему я сам был свидетелем, на прямых показаниях действующих лиц и на печатных и письменных документах. Сведения, которые мне случалось получать из вторых или третьих рук, мною отстранены. Два-три незначительных отступления от этого правила указаны в тексте.
Конец Ренаты В ночь на 23 февраля 1928 г., в Париже, в нищенском отеле нищенского квартала, открыв газ, покончила с собой писательница Нина Ивановна Петровская. Писательницей называли ее по этому поводу в газетных заметках. Но такое прозвание как-то не вполне к ней подходит. По правде сказать, ею написанное было незначительно и по количеству, и по качеству. То небольшое дарование, которое у нее было, она не умела, а главное – вовсе и не хотела «истратить» на литературу. Однако в жизни литературной Москвы, между 1903–1909 гг., она сыграла видную роль. Ее личность повлияла на такие обстоятельства и события, которые с ее именем как будто вовсе не связаны. Однако, прежде чем рассказать о ней, надо коснуться того, что зовется духом эпохи. История Нины Петровской без этого непонятна, а то и не занимательна. Символисты не хотели отделять писателя от человека, литературную биографию от личной. Символизм не хотел быть только художественной школой, литературным течением. Все время он порывался стать жизненно-творческим методом, и в том была его глубочайшая, быть может, невоплотимая правда, но в постоянном стремлении к этой правде протекла, в сущности, вся его история. Это был ряд попыток, порой истинно героических, найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства. Символизм упорно искал в своей среде гения, который сумел бы слить жизнь и творчество воедино. Мы знаем теперь, что гений такой не явился, формула не была открыта. Дело свелось к тому, что история символистов превратилась в историю разбитых жизней, а их творчество как бы недовоплотилось: часть творческой энергии и часть внутреннего опыта воплощалась в писаниях, а часть недовоплощалась, утекала в жизнь, как утекает электричество при недостаточной изоляции.
В.Ф. Ходасевич. Некрополь Процент этой «утечки» в разных случаях был различен. Внутри каждой личности боролись за преобладание «человек» и «писатель». Иногда побеждал один, иногда другой. Победа чаще всего доставалась той стороне личности, которая была даровитее, сильнее, жизнеспособнее. Если талант литературный оказывался сильнее – «писатель» побеждал «человека». Если сильнее литературного таланта оказывался талант жить – литературное творчество отступало на задний план, подавлялось творчеством иного, жизненного порядка. На первый взгляд странно, но в сущности последовательно было то, что в ту пору и среди тех людей «дар писать» и «дар жить» расценивались почти одинаково. Выпуская впервые «Будем как Солнце», Бальмонт писал, между прочим, в посвящении: «Модесту Дурнову, художнику, создавшему поэму из своей личности». Тогда это были совсем не пустые слова. В них очень запечатлен дух эпохи. Модест Дурнов, художник и стихотворец, в искусстве прошел бесследно. Несколько слабых стихотворений, несколько неважных обложек и иллюстраций – и кончено. Но о жизни его, о личности слагались легенды. Художник, создающий «поэму» не в искусстве своем, а в жизни, был законным явлением в ту пору. И Модест Дурнов был не одинок. Таких, как он, было много, – в том числе Нина Петровская. Литературный дар ее был не велик. Дар жить – неизмеримо больше. Из жизни бедной и случайной Я сделал трепет без конца: она с полным правом могла бы сказать это о себе. Из жизни своей она воистину сделала бесконечный трепет, из творчества – ничего. Искуснее и решительнее других создала она «поэму из своей жизни». Надо прибавить: и о ней самой создалась поэма. Но об этом речь впереди. * * * Нина скрывала свои года. Думаю, что она родилась приблизительно в 1880 г. Мы познакомились в 1902-м. Я узнал ее уже начинающей беллетристкой. Кажется, она была дочерью чиновника. Кончила гим
Конец Ренаты назию, потом зубоврачебные курсы. Была невестою одного, вышла за другого. Юные годы ее сопровождались драмой, о которой она вспоминать не любила. Вообще не любила вспоминать свою раннюю молодость, до начала «литературной эпохи» в ее жизни. Прошлое казалось ее бедным, жалким. Она нашла себя лишь после того, как очутилась среди символистов и декадентов, в кругу «Скорпиона» и «Грифа». Да, здесь жили особой жизнью, не похожей на ее прошлую. Может быть, и вообще ни на что больше не похожей. Здесь пытались претворить искусство в действительность, а действительность в искусство. События жизненные, в связи с неясностью, шаткостью линий, которыми для этих людей очерчивалась реальность, никогда не переживалась как только и просто жизненные; они тотчас становились частью внутреннего мира и частью творчества. Обратно: написанное кем бы то ни было становилось реальным, жизненным событием для всех. Таким образом, и действительность, и литература создавались как бы общими, порою враждующими, но и во вражде соединенными силами всех, попавших в эту необычайную жизнь, в это «символическое измерение». То был, кажется, подлинный случай коллективного творчества. Жили в неистовом напряжении, в вечном возбуждении, в обостренности, в лихорадке. Жили разом в нескольких планах. В конце концов были сложнейше запутаны в общую сеть любвей и ненавистей, личных и литературных. Вскоре Нина Петровская сделалась одним из центральных узлов, одною из главных петель той сети. Не мог бы я, как полагается мемуаристу, «очертить ее природный характер». Блок, приезжавший в 1904 г. знакомиться с московскими символистами, писал о ней своей матери: «Очень мила, довольно умная». Такие определения ничего не покрывают. Нину Петровскую я знал двадцать шесть лет, видел доброй и злой, податливой и упрямой, трусливой и смелой, послушной и своевольной, правдивой и лживой. Одно было неизменно: и в доброте, и в злобе, и в правде, и во лжи – всегда, во всем хотела она доходить до конца, до предела, до полноты, и от других требовала того же. «Все или ничего», могло быть ее девизом. Это ее и сгубило. Но это в ней не само собой зародилось, а было привито эпохой.
В.Ф. Ходасевич. Некрополь О попытке слить воедино жизнь и творчество я говорил выше, как о правде символизма. Эта правда за ним и останется, хотя она не ему одному принадлежит. Это – вечная правда, символизмом только наиболее глубоко и ярко пережитая. Но из нее же возникло и великое заблуждение символизма, его смертный грех. Провозгласив культ личности, символизм не поставил перед нею никаких задач, кроме «саморазвития». Он требовал, чтобы это развитие совершалось; но как, во имя чего и в каком направлении – он не предуказывал, предуказывать не хотел, да и не умел. От каждого, вступавшего в орден (а символизм в известном смысле был орденом), требовалось лишь непрестанное горение, движение – безразлично во имя чего. Все пути были открыты с одной лишь обязанностью – идти как можно быстрей и как можно дальше. Это был единственный, основной догмат. Можно было прославлять и Бога, и Дьявола. Разрешалось быть одержимым чем угодно: требовалась лишь полнота одержимости. Отсюда: лихорадочная погоня за эмоциями, безразлично за какими. Все «переживания» почитались благом, лишь бы их было много и они были сильны. В свою очередь отсюда вытекало безразличное отношение к их последовательности и целесообразности. «Личность» становилась копилкой переживаний, мешком, куда ссыпались накопленные без разбора эмоции, – «миги», по выражению Брюсова: «Берем мы миги, их губя». Глубочайшая опустошенность оказывалась последним следствием этого эмоционального скопидомства. Скупые рыцари символизма умирали от духовного голода – на мешках накопленных «переживаний». Но это было именно последнее следствие. Ближайшим, давшим себя знать очень давно, почти сразу же, было нечто иное: непрестанное стремление перестраивать мысль, жизнь, отношения, самый даже обиход свой по императиву очередного «переживания» влекло символистов к непрестанному актерству перед самими собой – к разыгрыванию собственной жизни как бы на театре жгучих импровизаций. Знали, что играют, – но игра становилась жизнью. Расплаты были не театральные. «Истекаю клюквенным соком!» – кричал блоковский паяц. Но клюквенный сок иногда оказывался настоящей кровью.