Явления русской жизни под критикою эстетики. III. О том как Писарев эстетику разрушал

К. ИдчевгШ.





                ЯВЛЕНЫ РУССКОЙ жизни




подъ


            КРИТИКОЮ ЭСТЕТИКИ.



III.

о томъ
КАКЪ

ПИСАРЕВ! ЭСТЕТИКУ РАЗРУШАЛ!.



Въ печати* В. Головина, у Владимирской церкви, домт, барона Фредерикса >й 15, кв. М 3.
18вТ.

Дозволено ценсурою, С.-Летербургъ, 16 Февраля 1867 года.

     При всемъ желаши моемъ, догадливый читатель, написать тебе о Писареве на целый полтинникъ, — я никакъ не могъ сделать этого. Критикуемая Писарева хватило только на сорокъ копеекъ безъ пяти!
     Для того, чтобы достойно начать мою статейку о Писареве, позволь мне, читатель, сказать тебе два слова отомъ, какъ встречены были «Явлешя русской жизни» въ нашей литературе. Эта встреча — фактъ многознаменательный. Долго, очень долго молчали наши писаки. —Я думалъ: вотъ, подожду немного, они, вероятно, справляются со своими све-дешями, это требуетъ времени, настоящую критику написать нелегко. И, ведаетъ Богь, читатель, какъ тревожно было мое ожидаше; вотъ, вотъ, думалъ я, разгромить меня. Кроме того, я положительно желалъ поправокъ, я ждалъ, что мне укажутъ ошибки. Однако лучше, читатель, вместо того, чтобы описывать тебе боязливость, робость мою, поставлю я точки.....
    Но вотъ «помавая носомъ», точно какъ Nicolas въ романе «Что делать», — расправляя руки, вышли мне на встречу два ценителя. Оба безподписные... даже не псевдонимы, — значить изъ храбрыхъ. Выступили они въ двухъ журнальчикахъ, окоторыхъ мало кто знаетъ, поэтому не назову ихъ ия. — После долгаго созерцашя этихъ критикъ, точно какъ при отъискаши имени мастера неизвестной картины, — следя за способами выражешя, за характеромъ красокъ, освещешя и проч., пришелъ я къ заключена, что одна изъ критикъ написана кемъ нибудь изъ переводчиковъ

IV

другая — кемъ нибудь изъ школы Писарева. Если я ошибаюсь, то прошу тутъ же извинешя у почтенныхъ гг. Курочкина и Писарева. Я сделалъ здесь совершенно тоже, что дйлаетъ всякш эстетическШ ценитель: неизвестно кемъ писанную картину приписываетъ онъ тому или другому мастеру. Ценители часто ошибаются, ошибиться могъ и я, — прошу извинешя. Но почему-же, спросить читатель, пришелъ я къ такому заключенно? Вотъ почему.
    На одну критику взглянулъ я съ чисто художественной точки зрешя — и нашелъ, что пр!емъ рисунка ея — писа-ревсшй. Въ этой критике взята моя статейка о Прудоне, сопоставлена съ какою-то поваренною книгою; меня за-ставляютъ въ ней говорить словами повара, повара — моими словами. Ну, этотъ критичесшй пр!емъ могъ изойти только отъ последователя Писарева, — давнымъ давно сравнившая Рафаэля съ Дюссо. Наивнее всего то, что кончаетъ критикъ словами: ошибки Прудона, указанный Случевскимъ, ничего не меняютъ въ его книге.
    На другую критику взглянулъ я съ чисто психологической точки зрешя- въ моей статейке изъ 65 страницъ, — посвящено переводчикамъ только две- въ этой-же критике более половины столбцовъ посвящено защите переводчиковъ. Известное дело: люди прежде всего защищаютъ себя, следовательно защищался какой нибудь переводчикъ-, главный изъ нихъ (онъ-же и предисловщикъ) Курочкинъ, следовательно, думалъ я, эта критика писана можетъ быть и Курочкинымъ.
    Въобоихъ критикахъ есть три общ!я черты: 1) помянуты мои покойные стихи, ага! — это, значить, критикамъ надо было чемъ нибудь наполнить страницы, ну и обратились къ прошедшему; надо принять это въ соображеше и сделать въ другой разъ самому; 2)оба критика удивлены темъ, что я отнимаю у Прудона—политико-эконома, право говорить объ искусстве, — ага! это значить, оба критика готовы тоже говорить обо всемъ, ничего не зная; 3) въ обоихъ критикахъ не

 опровергнуть ниодинъ фактъ, приведенный мною, — въ обо-ихъ критикахъ обращено особенное внимаше на знаки пре-пипашя, на выражешя темный и часто неправильный. Въ этихъ замечашяхъ, равно какъ въ верности фактовъ, я совершенно согласенъ съ критиками.
     Ну, какъ ты думаешь, читатель, что это такое эти критики? Я, авторъ, отъ души смеялся надъ ними (а начавъ читать, я думалъ учиться), особенно надъ приведешемъ та-кихъ ученыхъ, которыхъ никогда не существовало (Пирша, Герхаста?!!), — но ты-то читатель, — ведь осмеянъ критиками ты! Во что ставятъ они тебя, эти милые, милые люди! Ты, читатель, долженъ быть глубоко оскорбленъ.
     Между прочимъ, меня продернулъ п фельетонистъ «Пе-тербургскихъ Ведомостей», — опять безподписный, или, лучше, псевдонимъ. Странно, неужели редакторъ Коршъ не понимаетъ всей неосторожности подобныхъ нродергивашй. Посмотримъ, что будетъ дальше?

                                     К.



Февраль 1867 г. Петер бу ргъ.

   Никогда, н®тъ никогда съ т®хъ поръ, какъ незабудки цв®тутъ голубымъ цв®томъ, а у собакъ хвостъ выро-стаетъ на продолжеши спиннаго хребта, — не случалось подобнаго стечетя обстоятельства Челов®комъ взята одна изъ наукъ, — положимъ, совершенно негодныхъ, — наукъ, назначенныхъ сгибнуть въ будущемъ, — и уничтожена. А уничтожена она прямо словами, безъ намека на настоящее знаше этой же науки; такъ что критик®, на подобнаго рода выходку, не придется почти совершенно говорить о наук®, — а надо ограничиться борьбою въ логик®, въ словахъ. Никогда не бывало ничего подобнаго, господинъ читатель, —и вотъ почему. Лютеръ, наприм®ръ, задумалъ подрыть католическую церковь; — что сд®лалъ онъ для этого? онъ изучилъ католическую церковь лучше са-михъ католиковъ, — такъ что когда ему пришлось спорить съ папскими защитниками: Каэтаномъ, Эккомъ, онъ зналъ ихъ д®ло лучше ихъ. Страусъ, задумавъ вести борьбу со старыми западными теологами и установить большую правильность въ пониманш 1удейскихъ писашй, прежде всего занялся этими 1удейскими книгами, — и, вступая въ борьбу, зналъ ихъ лучше самихъ теологовъ. Въ господин® Писарев® (да простятъ мн® Лютеръ и Страусъ) н®тъ и т®ни знатя эстетики, — и онъ все таки разру-шаетъ ее. Предшественникъ его, господинъ Ч*, хотя им®лъ какую нибудь подкладку въ Фишер®, — а этотъ не им®лъ ровно ничего, — за то онъ гешй, говорятъ; а мало ли чего не говорятъ?
   Въ достопамятномъ ма® м®сяц® 1865 года, — «Рус

ское Слово» открыло широчайшее лоно свое для статьи Писарева «Разрушеше эстетики», и въ самомъ начала статьи говорится людямъ, что подлость, ловушки, притворство — дело позволительное. Ну вотъ я опять вижу, читатель, что вы смеетесь, — откройте статью, пойдемъ-те со мною.
   Въ статье говорится: «когда какая нибудь новая мысль только что яачинаетъ прокладывать себе дорогу... представители новой мысли подводятъ итоги всему запасу убеждешй, выработанныхъ прежними деятелями... Подводя итоги, представитель новой идеи принужденъ становиться на точку зрйшя своихъ противниковъ (1)... надо говорить съ обществомъ въ томъ тоне, къ которому оно привыкло... привлекши къ себе такимъ образомъ сердце доверчиваго читателя... надо разбить на мелкие кусочки старое, развеять порошокъ на все четыре стороны (2)... Куда жь ты девалъ старое, которое ты уважалъ? спросить доверчивый читатель. Улетело твое прошедшее, ответить писатель ивздохнетъ читатель... Когда, такимъ образомъ, читатель будетъ обузданъ и посаженъ за работу, тогда!!., ну, что же тогда!!! Представьте себе въ самомъ деле картиною то, что здесь сказано: является Писаревъ съ огромнымъ количествомъ уздъ, — вся русская публика, обращенная въ лошадей подбегаетъ къ нему — дать зануздать себя; Писаревъ беретъ хлыстъину учить... Скачетъ русск!й людъ, навостряя уши, — а онъ-то, онъ, ну хлестать, ну перехлестывать, — добро занузданы.
   Разъигравъ такимъ образомъ Конрада Валленрода, господинъ Писаревъ, — (этого никто не знаетъ, но это наверное было) приходить въ злобу и негодоваше на Мицкевича, какъ могъ онъ дать впередъ тотъ тйпъ дййств!я, который хотйлъ избрать себе онъ, Писаревъ; причемъ Мицкевичъ поворачивается въ своей могиле на Монмартре, а поляки, при этомъ удобномъ случае, делаютъ еще одну револющю и окончательно губятъ себя. По случаю этой револющи одинъ изъ моихъ пр!ятелей теряетъ ногу и получаетъ крестъ; крестъ даетъ ему богатую невесту-

жену, въ жену влюбляется князь X* — они бегутъ; приятель мой не можетъ следовать за ними, —у него одна нога. Князь занималъ видное место — это ведетъ къ неудоволь-ствш на министра, перемену министерства, а съ нею и внешней политики; судьба Австр1и решена и пр. и пр. И все это потому, что Писаревъ написалъ нисколько словъ.
      Заметьте, господа. — Писаревъ въ основате своей ловушки кладетъ то мнете, будто онъ (совсемъ какъ Лю-теръ и Страусъ) становится наточку зрешя своихъ про-ТИВНИКОВЪ, ГОВОрИТЪ СЪ общеСТВОМЪ ВЪ ТОМЪ TOH'S, къ которому оно привыкло... Это сущая неправда, господа, и прямое противоречие себе въ Писареве: онъ не делаетъ этого, потому что незнаетъ эстетики, нечиталъ ни одной эстетической книги; да кроме того, до явлешя Писарева, къ его тону общество ей-ей не привыкало: о Белинскомъ нечего и говорить, но, даже, въ Добролюбове.
      Вотъ съ чего начинаетъ Писаревъ свою статью: онъ прямо говорить, что устраиваетъ ловушки и, поймавъ, одеваетъ намордники: и это говорилъ онъ сънеболыпимъ полтора года назадъ; и никто не догадался, что эти слова двойное неблагородство (ловушка и насил!е)! они не вызвали никого, чтобы убить Писарева на повалъ, — критикою, изследовашемъ, сатирою!!
      Все унизительное словопрете, силившееся сделать изъ . науки западню, изъ общества — консюй табунъ, имело свою причину вотъ въ чемъ: авторъ намъ уже знакомыхъ «Эстетическихъ отношешй искусства къ действительности», господинъ Ч*., помнетю Писарева, сделалъ именно это: онъ оставилъ стоять кое-как!е столбики эстетики только потому, что понималъ необходимость «радикально уничтожить эстетику и навсегда отрезвить людей» (3). По правде сказать, мы, которые познакомились съ книгою Ч*. положительно не можемъ вывести этого намере-н1я его — даже изъ словъ предислов!я: «если еще стоить говорить объ эстетике». Если Ч* говорить объ эстетике, значить стоить говорить; если Писаревъ разрушаетъ эсте-

тику, значитъ есть что разрушать. Этой задней мысли, отъисканной Писаревымъ въ Ч*, не могъ, точно также какъ и мы, отъискать критикъ «Современника», и за это напустился на него Писаревъ со всею стремительностью своею. Споръ между обоими не будетъ занимать насъ, — намъ есть дйло только до Писарева. — Обратимъ внима-aie, читатель, на безконечно знаменательный Фактъ статьи Писарева: онъ увидйлъ въ книгй Ч* то, чего въ ней со-всймъ нйтъ. Обратите внимаше ваше, читатель, на'это: вйдь если Писаревъ сдйлалъ это, отчего не сделать мнй, напримйръ, чего нибудь въ родй слйдующаго: вообразить, что вей деньги въ чужихъ карманахъ — мои деньги, или вообразить, напримйръ, что вей жены на землй — мои жены. Если вы сдйлаете поелйднее предположено, пе-ребиваетъ меня читатель, вамъ придется считать вейхъ дйтей на свйтй вашими дйтьми? нйтъ-съ, отвйчаю я ему. А почему нйтъ?... въ отвйтъ на это, улыбаясь глупою чухонскою улыбкою, я говорю: потому что мнй это такъ кажется. Читатель! это писаревсктй способъ доказательства. Прости меня, читатель, за это каляканье. Но вйдь я имйю дйло съ Писаревымъ, — вйдь я поставленъ въ самое затруднительное положеше — разбирать болтуна. Вотъ, еслибъ у насъ съ Писаревымъ сложился публичный дис-путъ на подобие Погодинско-Костомаровскаго, — я бы могъ доказать тебй,' какъ 2x2=4, что Писаревъ не )^отличитъ въ искусствй трехъ орденовъ колонъ, не ска-жетъ года смерти Рафаэля, что онъ удивится вопросу о раз-личш гравюры, политипажа, eau forte; что онъ не отли-читъ арлекина отъ сонаты, пентельскаго мрамора отъ Агамлетовскаго монолога; а объ умйнш его отличить трь X умФальную арку отъ киселя, — объ этомъ и думать нечего.
     Принимаясь критиковать Писарева (надо-бы имйть въ русскомъ языкй другое слово для выражешя отчетовъ о Писаревй и ему подобныхъ), я чувствую внутренне не-лйпость этой знаменитой заповйди романа «Что дйлать»: «жертва эта — сапоги въ смятку». Я положительно приношу жертву, говоря о Писаревй-