Тупейный художник

Б и б л и о т е к а Р у с с к о й К л а с с и к и

Н.С. Лесков 
 

Тупейный 
художник 

Н.С. Лесков 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ТУПЕЙНЫЙ ХУДОЖНИК 

 
 
 
 

ПОВЕСТИ, РАССКАЗЫ, ОЧЕРКИ 
 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

 1

УДК 822 
 
ББК 84(2 Рос=Рус) 
Л50 

    
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Лесков Н.С. 
Тупейный художник. — М.: ИНФРА-М, 2015. —  
3 с. — (Библиотека русской классики) 
 
ISBN 978-5-16-104646-3 
 

ББК 84(2 Рос=Рус)

© Оформление. ИНФРА-М, 2015 
ISBN 978-5-16-104646-3 

Подписано в печать 08.09.2015. Формат 60x90/16.  
Гарнитура Times New Roman.  Бумага офсетная. 
Тираж 500 экз. Заказ № 
Цена свободная. 
 
ООО «Научно-издательский центр ИНФРА-М» 
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1 
Тел.: (495) 280-15-96, 280-33-86. Факс: (495) 280-36-29 
E-mail: books@infra-m.ru                 http://www.infra-m.ru 
 

 
2 

СОДЕРЖАНИЕ 

Глава первая .......................................................................... 4 
Глава вторая........................................................................... 4 
Глава третья........................................................................... 5 
Глава четвертая ..................................................................... 6 
Глава пятая ............................................................................ 8 
Глава шестая.......................................................................... 9 
Глава седьмая ...................................................................... 10 
Глава восьмая ...................................................................... 11 
Глава девятая....................................................................... 12 
Глава десятая....................................................................... 13 
Глава одиннадцатая ............................................................ 14 
Глава двенадцатая............................................................... 15 
Глава тринадцатая............................................................... 16 
Глава четырнадцатая .......................................................... 18 
Глава пятнадцатая............................................................... 19 
Глава шестнадцатая ............................................................ 21 
Глава семнадцатая............................................................... 21 
Глава восемнадцатая........................................................... 22 
Глава девятнадцатая ........................................................... 23 

 3

Глава первая 

 
 
У нас многие думают, что «художники» — это только живописцы да скульпторы, и то такие, которые удостоены этого звания академиею, а других не хотят и почитать за художников. Сазиков и Овчинников для многих не больше как «серебряники». У 
других людей не так: Гейне вспоминал про портного, который 
«был художник» и «имел идеи», а дамские платья работы Ворт и 
сейчас называют «художественными произведениями». Об одном 
из них недавно писали, будто оно «сосредоточивает бездну фантазии в шнипе».  
В Америке область художественная понимается еще шире: 
знаменитый американский писатель Брет Гарт рассказывает, что 
у них чрезвычайно прославился «художник», который «работал 
над мертвыми». Он придавал лицам почивших различные «утешительные выражения», свидетельствующие о более или менее 
счастливом состоянии их отлетевших душ.  
Было несколько степеней этого искусства, — я помню три: «1) 
спокойствие, 2) возвышенное созерцание и 3) блаженство непосредственного собеседования с богом». Слава художника отвечала высокому совершенству его работы, то есть была огромна, но, 
к сожалению, художник погиб жертвою грубой толпы, не уважавшей свободы художественного творчества. Он был убит камнями за то, что усвоил «выражение блаженного собеседования с 
богом» лицу одного умершего фальшивого банкира, который 
обобрал весь город. Осчастливленные наследники плута таким 
заказом хотели выразить свою признательность усопшему родственнику, а художественному исполнителю это стоило жизни...  
Был в таком же необычайном художественном роде мастер и у 
нас на Руси.  
 

Глава вторая 

Моего младшего брата нянчила высокая, сухая, но очень 
стройная старушка, которую звали Любовь Онисимовна. Она бы
 
4 

ла из прежних актрис бывшего орловского театра графа Каменского, и все, что я далее расскажу, происходило тоже в Орле, во 
дни моего отрочества.  
Брат моложе меня на семь лет; следовательно, когда ему было 
два года и он находился на руках у Любови Онисимовны, мне 
минуло уже лет девять, и я свободно мог понимать рассказываемые мне истории.  
Любовь Онисимовна тогда была еще не очень стара, но бела 
как лунь; черты лица ее были тонки и нежны, а высокий стан совершенно прям и удивительно строен, как у молодой девушки.  
Матушка и тетка, глядя на нее, не раз говорили, что она, несомненно, была в свое время красавица.  
Она была безгранично честна, кротка и сентиментальна; любила в жизни трагическое и... иногда запивала.  
Она нас водила гулять на кладбище к Троице, садилась здесь 
всегда на одну простую могилку с старым крестом и нередко чтонибудь мне рассказывала.  
Тут я от нее и услыхал историю «тупейного художника».  
 

Глава третья 

 
Он был собрат нашей няне по театру; разница была в том, что 
она «представляла на сцене и танцевала танцы», а он был «тупейный художник», то есть парикмахер и гримировщик, который 
всех крепостных артисток графа «рисовал и причесывал». Но это 
не был простой, банальный мастер с тупейной гребенкой за ухом 
и с жестянкой растертых на сале румян, а был это человек с 
идеями, — словом, художник.  
Лучше его, по словам Любови Онисимовны, никто не мог 
«сделать в лице воображения».  
При котором именно из графов Каменских процветали обе эти 
художественные натуры, я с точностью указать не смею. Графов 
Каменских известно три, и всех их орловские старожилы называли «неслыханными тиранами». Фельдмаршала Михаиле Федотовича крепостные убили за жестокость в 1809 году, а у него было 
два сына: Николай, умерший в 1811 году, и Сергей, умерший в 
1835 году.  

 5

Ребенком, в сороковых годах, я помню еще огромное серое 
деревянное здание с фальшивыми окнами, намалеванными сажей 
и охрой, и огороженное чрезвычайно длинным полуразвалившимся забором. Это и была проклятая усадьба графа Каменского; 
тут же был и театр. Он приходился где-то так, что был очень хорошо виден с кладбища Троицкой церкви, и потому Любовь Онисимовна, когда, бывало, что-нибудь захочет рассказать, то всегда 
почти начинала словами:  
— Погляди-ка, милый, туда... Видишь, какое страшное?  
— Страшное, няня.  
— Ну, а что я тебе сейчас расскажу, так это еще страшней.  
Вот один из таких ее рассказов о тупейщике Аркадии, чувствительном и смелом молодом человеке, который был очень близок ее сердцу.  
 

Глава четвертая 

 
Аркадий «причесывал и рисовал» одних актрис. Для мужчин 
был другой парикмахер, а Аркадий если и ходил иногда на «мужскую половину», то только в таком случае, если сам граф приказывал «отрисовать кого-нибудь в очень благородном виде». 
Главная особенность гримировального туше этого художника состояла в идейности, благодаря которой он мог придавать лицам 
самые тонкие и разнообразные выражения.  
— Призовут его, бывало, — говорила Любовь Онисимовна, — 
и скажут: «Надо, чтобы в лице было такое-то и такое воображение». Аркадий отойдет, велит актеру или актрисе перед собою 
стоять или сидеть, а сам сложит руки на груди и думает. И в это 
время сам всякого красавца краше, потому что ростом он был 
умеренный, но стройный, как сказать невозможно, носик тоненький и гордый, а глаза ангельские, добрые, и густой хохолок прекрасиво с головы на глаза свешивался, — так что глядит он, бывало, как из-за туманного облака.  
Словом, тупейный художник был красавец и «всем нравился». 
«Сам граф» его тоже любил и «от всех отличал, одевал прелестно, но содержал в самой большой строгости». Ни за что не хотел, 
чтобы Аркадий еще кого, кроме его, остриг, обрил и причесал, и 

 
6 

для того всегда держал его при своей уборной, и, кроме как в театр, Аркадий никуда не имел выхода.  
Даже в церковь для исповеди или причастия его не пускали, 
потому что граф сам в бога не верил, а духовных терпеть не мог и 
один раз на пасхе борисоглебских священников со крестом борзыми затравил. (Рассказанный случай был известен в Орле очень 
многим. Я слыхал об этом от моей бабушки Алферьевой и от известного своею непогрешительною правдивостью старика, купца 
Ивана Ив.Андросова, который сам видел, «как псы духовенство 
рвали», а спасся от графа только тем, что «взял греха на душу». 
Когда граф его велел привести и спросил: «Тебе жаль их?» — 
Андросов отвечал: «Никак нет, ваше сиятельство, так им и надо: 
пусть не шляются». За это его Каменский помиловал. 
(Прим.авт.))  
Граф же, по словам Любови Онисимовны, был так страшно 
нехорош, через свое всегдашнее зленье, что на всех зверей сразу 
походил. Но Аркадий и этому зверообразиго умел дать, хотя на 
время, такое воображение, что когда граф вечером в ложе сидел, 
то показывался даже многих важнее.  
А в натуре-то графа, к большой его досаде, именно и недоставало всего более важности и «военного воображения».  
И вот, чтобы никто не мог воспользоваться услугами такого 
неподражаемого артиста, как Аркадий, — он сидел «весь свой 
век без выпуска и денег не видал в руках отроду». А было ему тогда уже лет за двадцать пять, а Любови Онисимовне девятнадцатый год. Они, разумеется, были знакомы, и у них образовалось 
то, что в таковые годы случается, то есть они друг друга полюбили. Но говорить они о своей любви не могли иначе, как далекими 
намеками при всех, во время гримировки.  
Свидания с глаза на глаз были совершенно невозможны и даже немыслимы...  
— Нас, актрис, — говорила Любовь Онисимовна, — берегли в 
таком же роде, как у знатных господ берегут кормилиц; при нас 
были приставлены пожилые женщины, у которых есть дети, и если, помилуй бог, с которою-нибудь из нас что бы случилось, то у 
тех женщин все дети поступали на страшное тиранство.  
Завет целомудрия мог нарушать только «сам», — тот, кто его 
уставил.  
 

 7

Глава пятая 

 
Любовь Онисимовна в то время была не только в цвете своей 
девственной красы, но и в самом интересном моменте развития 
своего многостороннего таланта: она «пела в хорах подпури», 
танцевала «первые па в «Китайской огороднице» и, чувствуя 
призвание к трагизму, «знала все роли наглядкою».  
В каких именно было годах — точно не знаю, но случилось, 
что через Орел проезжал государь (не могу сказать, Александр 
Павлович или Николай Павлович) и в Орле ночевал, а вечером 
ожидали, что он будет в театре у графа Каменского.  
Граф тогда всю знать к себе в театр пригласил (мест за деньги 
не продавали), и спектакль поставили самый лучший. Любовь 
Онисимовна должна была и петь в «подпури», и танцевать «Китайскую огородницу», а тут вдруг еще во время самой последней 
репетиции упала кулиса и пришибла ногу актрисе, которой следовало играть в пьесе «герцогиню де Бурблян».  
Никогда и нигде я не встречал роли этого наименования, но 
Любовь Онисимовна произносила ее именно так.  
Плотников, уронивших кулису, послали на конюшню наказывать, а больную отнесли в ее каморку, но роли герцогини де 
Бурблян играть было некому.  
— Тут, — говорила Любовь Онисимовна, — я и вызвалась, 
потому что мне очень нравилось, как герцогиня де Бурблян у отцовых ног прощенья просит и с распущенными волосами умирает. А у меня у самой волосы были удивительно какие большие и 
русые, и Аркадий их убирал — заглядение.  
Граф был очень обрадован неожиданным вызовом девушки 
исполнить роль и, получив от режиссера удостоверение, что 
«Люба роли не испортит», ответил:  
— За порчу мне твоя спина ответит, а ей отнеси от меня камариновые серьги.  
«Камариновые же серьги» у них был подарок и лестный и 
противный. Это был первый знак особенной чести быть возведенною на краткий миг в одалиски владыки. За этим вскоре, а 
иногда и сейчас же, отдавалось приказание Аркадию убрать обреченную девушку после театра «в невинном виде святою Цецилией», и во всем в белом, в венке и с лилией в руках символизи
 
8 

рованную innocence (невинность (франц.)) доставляли на графскую половину.  
— Это, — говорила няня, — по твоему возрасту непонятно, но 
было это самое ужасное, особенно для меня, потому что я об Аркадии мечтала. Я и начала плакать. Серьги бросила на стол, а сама плачу и как вечером представлять буду, того уже и подумать 
не могу.  
 

Глава шестая 

 
А в эти самые роковые часы другое — тоже роковое и искусительное дело подкралось и к Аркадию.  
Приехал представиться государю из своей деревни брат графа, 
который был еще собой хуже, и давно в деревне жил, и формы не 
надевал, и не брился, потому что «все лицо у него в буграх заросло». Тут же, при таком особенном случае, надо было примундириться и всего себя самого привести в порядок и «в военное воображение», какое требовалось по форме.  
А требовалось много.  
— Теперь этого и не понимают, как тогда было строго, — говорила няня. Тогда во всем форменность наблюдалась и было положение для важных господ как в лицах, так и в причесании головы, а иному это ужасно не шло, и если его причесать по форме, 
с хохлом стоймя и с височками, то все лицо выйдет совершенно 
точно мужицкая балалайка без струн. Важные господа ужасно 
как этого боялись. В этом и много значило мастерство в бритье и 
в прическе, как на лице между бакенбард и усов дорожки пробрить, и как завитки положить, и как вычесать, — от этого от самой от малости в лице выходила совсем другая фантазия. Штатским господам, по словам няни, легче было, потому что на них 
внимательного призрения не обращали — от них только требовался вид посмирнее, а от военных больше требовалось — чтобы 
перед старшим воображалась смирность, а на всех прочих отвага 
безмерная хорохорилась.  
Это-то вот и умел придавать некрасивому и ничтожному лицу 
графа своим удивительным искусством Аркадий.  
 

 9