Ощущение знания. Когнитологические альтернативы в европейской культурной традиции. Часть 1. Предпосылки альтернативной когнитивности

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ 
Федеральное осударственное образовательное учреждение 
высшео профессиональноо образования 
«ЮЖНЫЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ» 
 
 
 
М. М. Шульман 
 
 
ОЩУЩЕНИЕ ЗНАНИЯ 
 
КОГНИТОЛОГИЧЕСКИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ 
В ЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРНОЙ ТРАДИЦИИ 
 
Научный редатор 
дотор философсих нау, профессор Режабе Е. Я. 
 
Часть I 
 
 
 
 
Ростов-на-Дону 
Издательство Южноо федеральноо университета 
2009 

УДК 930.85 
ББК 71.0 
 
Ш 95 
Печатается по решению редакционно-издательского совета 
Южного федерального университета 
 
Рецензенты: 
доктор философских наук, профессор Несмеянов  Е. Е., 
доктор философских наук, профессор Титаренко  И. Н. 
 
Монография издана в рамках национального проекта «Образование» 
по «Программе развития федерального государственного  
образовательного учреждения высшего профессионального образования  
“Южный федеральный университет” на 2007–2010 гг.» 
 
Шульман  М. М. 
Ш 95  Ощущение знания. Когнитологические альтернативы в европейской культурной традиции: Монография: В 2 ч. Ч. I. Предпосылки 
альтернативной когнитивности / М. М. Шульман. – Ростов н/Д: 
Изд-во ЮФУ, 2009. 542 с. 
ISBN 978-5-9275-0622-4 
ISBN 978-5-9275-0623-1 
В монографии впервые предложена мультидисциплинарная реконструкция возникновения альтернативных когнитологических паттернов, которые 
выступают порождающими моделями различных европейских идеалов знания. Их одновременное существование, эклектическое сочетание и чередование в ментальности наблюдается и в научном, и в обыденном мышлении и 
порождает многообразные коллизии, в том числе взаимонепониманий. 
Как взаимодействуют в становлении европейской когнитивности различные культурные традиции – вопрос, на который автор стремится дать 
ответ, привлекая обширный материал истории культуры, истории науки, 
истории философии и истории религии. 
Предназначена для научных работников, студентов, аспирантов и преподавателей философских, культурологических и естественнонаучных факультетов и вузов, для аспирантов, изучающих предмет «История и философия науки»; для всех, кто интересуется вопросами истории знания, истории культуры вообще и человеческой субъективности, в особенности. 
 
ISBN 978-5-9275-0622-4  
 
УДК 930.85 
ISBN 978-5-9275-0623-1 
 
ББК 71.0 
 
 
© М. М. Шульман, 2009 
 
© Оформление. Макет. Издательство  
 
 Южного федерального университета, 2009 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
ВВЕДЕНИЕ 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

В В Е Д Е Н И Е  
С 
реди феноменов человеческой субъективности, изучаемых философской антропологией, и конкретных 
феноменов культуры, исторических форм реализации личностного начала, личностных действий, каковые исследуются философией культуры, особое место занимает человек познающий. И, в первую очередь, инвестигатор, исследователь, человек, действующий в области научного познания. Внимание привлекают идеалы и нормы деятельности исследователя, его изменяющееся понимание того, что 
есть новое знание. Существенно, что в европейской традиции речь идет о «человеке в науке», о возможности человеческой науки, а не вообще о познавательных возможностях 
индивидов. 
Проявляющиеся в данной сфере «общие закономерности и тенденции научного познания как особой деятельности по производству научных знаний, взятых в их историческом развитии и рассматриваемых в исторически изменяющемся социокультурном контексте»1, обычно исследует философия науки. 
«Возникновение 
и 
функционирование 
различных 
форм мышления и знания в том или ином социальнокультурном контексте»2 обыкновенно считается предметом 
социологии знания. 
Собственная же проблематика философской антропологии и философии культуры заострилась здесь с тем, что в 
процессе развития гносеологии и эпистемологии исходная 
для этих дисциплин абстракция теоретического субъекта 
                                   
 
1  Степин  В. С., Розов  М. А., Горохов  В. Г. Философия науки и техники. М., 1996. С. 9. 
2  Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. 
Трактат по социологии знания. М., 1995. С. 3. 
5 

В В Е Д Е Н И Е  
познания обросла таким количеством уточняющих подробностей и отделяющих оговорок, что проще оказалось, наконец, заговорить о человеке познающем. Правда, не вообще о 
познающем, но познающем «научно». И строить уже его, 
человека, научной деятельности теоретическое отображение. 
Но здесь же и обнаружилось, что упомянутые «обрастание подробностями» и «все более детальный учет условий и 
обстоятельств» не столько более глубоко раскрывали свойства 
и характеристики познания и знания, прежде не схватываемые исследовательской мыслью, но воспроизводили реальные 
изменения, исторические деформации и трансформации самой познавательной деятельности. Проявилось, что перманентные имманентные трудности, как гносеологии, так и 
эпистемологии, отображают изменения вполне реальные, которые в познании происходят и в науке случаются. Прояснилось, что классики и учителя наши эти свойства, особенности 
и подробности ранее не учитывали, возможно, просто потому, что их, этих свойств, раньше не было. Вскрылось, что признание исторического характера рациональности вообще, 
возникновения в истории новых ее типов и их сосуществования в культуре соотносимо с изменениями особой деятельности по производству научных знаний. 
Наконец, выказалось, что отказ от теоретической модели «частичного» гносеологического субъекта коррелятивен обреченности на вымирание класса «частичных ученых», «частичных авторов, т. е. ученых, производящих какую-то часть статьи», о которых некогда, еще в 1963 г., писал Д. Прайс1. 
                                   
 
1  Прайс Д. Малая наука, большая наука // Наука о науке. М., 
1966. С. 361. 
6 

В В Е Д Е Н И Е  
То есть, что сами события, происходившие в сфере 
науки в последнее двадцатилетие ушедшего века, сформировали ситуацию, в которой сложившиеся представления о 
научном познании и о человеке познающем потребовали 
переосмысления. 
Однако, как справедливо замечает Л. А. Микешина, 
даже если философ и признает правомерность изменений 
представлений о рациональности, и даже если он намерен в своем исследовании обратиться к целостному человеку познающему, «то он часто бессилен включить в 
систему рассуждений описания конкретных свойств, отношений, поступков и событий». Причины этого бессилия Л. А. Микешина видит, прежде всего, в недостаточно 
развитом понятийном аппарате традиционной теории 
познания. Затем – в том, что уровень теоретической абстракции чрезмерно завышается по сравнению с тем, который необходим для философского исследования живого 
знания, и для изучения эмпирически фиксируемого субъекта с его системой ценностей, традиций и предрассудков. Наконец, по словам Л. А. Микешиной, «как правило, 
отсутствует рефлексия феноменов довербального, допонятийного, до субъектно-объектного уровня в целом». При 
этом явленный дефицит парадоксален хотя бы потому, 
что требуемый массив приемов, методов, средств, представлений и понятий, необходимых для такой работы, в 
целом в мировой литературе наличествует, богат и разнообразен1. 
                                   
 
1  Микешина Л. А. Философия познания. Полемические главы. М., 2002. 
С. 13–14. 
7 

В В Е Д Е Н И Е  
Однако признание имевших место в истории изменений представлений о рациональности1, обнаруживаемые в 
развитии науки реальные изменения самой познавательной 
деятельности и осуществляющего её человека, не отменило 
группу проблем, которые неустранимо воспроизводятся 
при всех этих переменах. 
Во-первых, проявилось, что европейская по своему 
происхождению наука, как социальный институт, форма 
деятельности и форма знания, стала одним из выражений 
некоторой фундаментальной особенности человеческого 
феномена, обусловленной вполне общеизвестными характеристиками человека как существа не только природного, 
«естественного». Существа, специфические, видовые, именно человеческие характеристики которого, способы целеполагания и формы отношений с себе подобными, не кодируются природным, «биологическим» способом, а воспроизводятся внеприродно, именно как культура. Существа, 
живущего в среде, образованной созданными им же самим 
предметами, наделенными природными свойствами, подчиняющимися природным сообразностям, но самой природой не порожденными. Предметами, без человека не 
возникающими, не существующими, невозможными, и не 
способными поддерживать без человека свое существование в природе. 
                                   
 
1  См., напр.: Исторические типы рациональности / Отв. ред. В. А. Лекторский. М., 1995; Пружинин Б. И. Рациональность и историческое единство 
научного знания: Гносеологический аспект. М., 1986; Автономова Н. С. 
Рассудок, разум, рациональность. М., 1988; Касавин И. Т., Сокулер З. Д. 
Рациональность в познании и практике. М., 1989; Порус В. Н. Системный смысл понятия «научная рациональность» // Рациональность как 
предмет философского исследования. М., 1995.  
8 

В В Е Д Е Н И Е  
Это стало особенно заметно для человека наших дней, 
как существа, живущего в среде, образованной предметами, 
созданными с помощью науки, посредством неё, и подчиняющимися сформулированным наукой закономерностям. 
Эта новая, «искусственная» вещность тоже принципиально отлична от вещности «естественной», хотя и подчиняется природным законосообразностям. Но эта новая 
вещность, выступающая по отношению к человеку как нечто внешнее, как нечто природоподобное, как данное человеку извне, — эта новая вещность (вещи — res, rei), положенная в качестве объекта, тоже дана человеку как объективная реальность. 
Из характеристики человека, как феномена вроде бы 
и природного, но в природе оснований своей экзистенции 
не имеющего и самостоятельно их создающего, не вполне 
«естественного», а, скорее, «искусственного», вытекает еще 
одна фундаментальная его особенность. Эта особенность, не 
нашедшая еще общепризнанного термина для своего обозначения, есть нечто, принадлежащее к человеческому роду, 
а не к некоей исторической, культурной, языковой, конфессиональной либо иной отдельности. И, следовательно, не 
каждым индивидом в своей жизнедеятельности, и не всегда 
явно эксплицируемое. Что, разумеется, никак не сказывается на уникальной самоценности каждого индивида. Даже 
индивида, не согласного с тем, что сущность человека не 
есть присущий ему, отдельному индивиду, абстракт. 
Эта фундаментальная особенность, которая не имеет 
никогда никаких конкретных оснований, каковые можно 
было бы обнаружить в какой-нибудь локальной культуре, и 
наоборот, есть основание любой локальной культуры, распознается и описывается через понятия данной культуры. 
9 

В В Е Д Е Н И Е  
Эта фундаментальная человеческая особенность проявляется в способности и действии (потенции и акте) 
трансцендирования. То есть совершения, по М. М. Бахтину, 
поступка1 или, как называл это М. К. Мамардашвили, личностного действия. При этом понятие личностность 
употребляется «только для того, что составляет в человеке 
нечто субстанциальное, принадлежащее к человеческому 
роду, а не к возможностям воспитания, культур и нравов»2. 
Тем самым признается тот факт, что в личностном действии человек универсален, а не индивидуален, и структуры, 
лежащие в основании личностного действия не есть 
структуры 
атомарной 
человеческой 
индивидуальности. 
Иными словами, сохраняется развитое еще схоластикой и 
последовательно проведенное уже немецкой классической 
философией, четкое разделение между «индивидом» и 
«личностью». Разделение, не ограничиваемое только сферой 
познания, где, в отличие от индивида, как эмпирического 
субъекта, личность, воплощая трансцендентального субъекта, способна создавать общезначимое. Таким образом, фундаментальной особенностью человеческого феномена оказывается личностно действующий человек, и европейская 
по своему происхождению наука, как совокупность обстоятельств существования знания, стала одной из культурных форм выражения этого личностного действия и основанием одной из локальных культур. 
                                   
 
1  Бахтин  М. М. К философии поступка // Философия и социология 
науки и техники. Ежегодник 1984 – 1985. М., 1986. С. 80 – 160. 
2  Мамардашвили  М. К. Философия и личность. Выступление на Методологическом семинаре сектора философских проблем психологии 
Института психологии РАН 3 марта 1977 года // Человек. М., 1994. 
¹ 5. С. 5–19. 
10