Отставной раб

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ОТСТАВНОЙ РАБ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ОТСТАВНОЙ РАБ 

– Наша речка извивалась змейкой, словно зигзага... Бежала она 
по полю изгибами, вертикулясами этакими, как поломанная... Когда, бывало, на гору взлезешь и вниз посмотришь, то всю ее, как 
на ладонке, видать. Днем она как зеркало, а ночью ртутью отливает. По бережку камыш стоит и в воду поглядывает... Красота! 
Тут камыш, там ивнячок, а там вербы... 
Так расписывал Никифор Филимоныч, сидя в портерной за 
столиком и глотая пиво. Говорил он с увлечением, с жаром... Его 
морщинистое бритое лицо и коричневая шея вздрагивали и подергивались судорогой всякий раз, когда он подчеркивал в своем 
рассказе какое–либо особенно поэтическое место. Слушала его 
хорошенькая шестнадцатилетняя сиделица, Таня. Лежа грудью на 
прилавке и подперев голову кулаками, она, изумляясь, бледнея и 
не мигая глазами, восторженно ловила каждое слово. 
Никифор Филимоныч каждый вечер бывал в портерной и беседовал с Таней. Любил он ее за сиротство и тихую ласковость, 
которою залито было всё ее бледное востроглазое лицо. А кого 
он любил, тому отдавал все тайны своего прошлого. Начинал он 
беседы обыкновенно с самого начала – с описания природы. С 
природы переходил он на охоту, с охоты – на личность покойного барина, князя Свинцова. 
– Знаменитый был человек! – рассказывал он про князя. – 
Славен он был не столько богатством и широтою земель, сколько 
характером. Он был Дон–Жуан–с. 
– А что значит Дон–Жуан? 
– Это обозначает, что он до женского пола большой Дон–
Жуан был. Любил вашего брата. Всё свое состояние на женский 
пол провалил. Да–с... А когда мы в Москве жили, у нас в грандателе почти весь верхний этаж на наши средства существовал. В 
Петербурге мы с баронессой фон Туссих большие связи имели и 
дитятю прижили. Баронесса эта самая в одну ночь всё свое состояние в штосс проиграла и руки на себя наложить хотела, а 
князь не дал ей жизнь прикончить. Красивая была, молодая такая... Год с ним попуталась и померла... А как женщины любили 
его, Танечка! Как любили! Жить без него не могли! 
– Он был красив? 
– Какой... Старый был, некрасивый... Вот и вы бы, Танечка, 
ему понравились... Он любил таких худеньких, бледненьких... Вы 

2 

не конфузьтесь. Чего конфузиться? Не врал я во веки веков и теперь не вру–с... 
Потом Никифор Филимоныч принимался за описание экипажей, лошадей, нарядов... Во всем этом он знал толк. Потом начинал перечислять вина. 
– А есть такие вина, что четвертную за бутылку стоит. Выпьешь ты рюмку, а у тебя в животе делается, словно ты от радости помер. 
Тане более всего нравилось описание тихих лунных ночей. . 
Летом шумная оргия в зелени, среди цветов, а зимой – в санях с 
теплой полостью, в санях, которые летят как молния. 
– Летят санки–с, а вам кажется, что луна бежит... Чудно–с! 
Долго рассказывал таким образом Никифор Филимоныч. 
Оканчивал он, когда мальчишка тушил над дверью фонарь и вносил в портерную дверную вывеску. 
В один зимний вечер Никифор Филимоныч лежал пьяный под 
забором и простудился. Его свезли в больницу. Выписавшись через месяц из больницы, он уже не нашел в портерной своей слушательницы. Она исчезла. 
Через полтора года шел Никифор Филимоныч в Москве по 
Тверской и продавал поношенное летнее пальто. Ему встретилась 
его любимица, Таня. Она, набеленная, расфранченная, в шляпе с 
отчаянно загнутыми полями, шла под руку с каким–то господином в цилиндре и чему–то громко хохотала... Старик поглядел на 
нее, узнал, проводил глазами и медленно снял шапку. По его лицу пробежало умиление, на глазах сверкнула слезинка. 
– Ну, дай бог ей... – прошептал он. – Она хорошая. 
И, надевши шапку, он тихо засмеялся.