Об одном евангельском сюжете у Ф.М.Достоевского («Возвращение блудного сына» в романе «Подросток»)

ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА                          35 

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ                                                                              2006. № 5 (1) 

УДК 821(471)«18»-312.2(045) 
 
 
Н.С. Изместьева 
 
ОБ ОДНОМ ЕВАНГЕЛЬСКОМ СЮЖЕТЕ 
У Ф.М.ДОСТОЕВСКОГО 
(«Возвращение блудного сына» в романе «Подросток») 
 
 
Рассматривается евангельская притча о блудном сыне во взаимосвязи с романом 
Ф.М.Достоевского «Подросток» и картиной Рембрандта «Возвращение блудного сына». Выявляется множественность прочтений притчи в «Подростке», ведущая к перераспределению ролей Отца и сыновей между героями романа. Определяется особая 
духовная ипостась Отца у Достоевского. 
 
Ключевые слова: евангельский сюжет, иконичность, иконические образы, «блудный 
отец», мегатекст. 
 
 
 
О евангельских сюжетах у Ф.М.Достоевского написано немало работ, 
поскольку данная тема всегда была в центре внимания исследователей творчества классика. Обусловлено это тем, что вопрос о Боге для самого писателя 
стоял на первом месте, поэтому найти ответ на него означает проникнуть в 
тайну Человека — первоочередная задача Ф.М.Достоевского. 
Поводом для нашего обращения к данной теме послужило то обстоятельство, что в той или иной степени каждый из исследователей обнаруживает достаточную долю условности при выявлении евангельского сюжета в романах Ф.М.Достоевского. Условность, на наш взгляд, неизбежна в силу того, 
что евангельский текст, проходя сквозь призму авторских воззрений, «преломляется» и, в конечном счете, перед нами искаженное Слово. Вопрос в том, 
насколько оно искажено. В этом смысле иконопись как «пограничное» искусство (на стыке Слова и изображения, в другом варианте — «живопись словом»1) становится критерием, который кладется в основу исследовательских 
изысканий. Икона — воплощенное Слово на известный сюжет, вследствие 
чего доминирующее положение в тексте занимает иконичность. 
Применительно к «Подростку» (и не только) такой подход оказывается 
достаточно результативным. Так, В.Лепахин обнаруживает взаимосвязь иконописи и слова в романе «Подросток»: «Мать просит Аркадия прочитать чтонибудь из Евангелия. Подросток выбирает св. апостола Луку. Случайно ли? 
Ведь евангелист Лука, по православному преданию, был и иконописцем. Так 

PDF created with pdfFactory Pro trial version www.pdffactory.com

Н.С.Изместьева 
2006. № 5 (1)                                                                              ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 
36

иконный мотив углубляется»2. Кроме того, о чем не сказал В.Лепахин: только 
в Евангелии от Луки есть притча о блудном сыне, к смыслу которой, к слову 
сказать, неоднократно обращается Аркадий Долгорукий («У этого господина 
бездна незаконнорожденных детей. Когда требуют совесть и честь, и родной 
сын уходит из дому. Это еще в Библии»3, «я сам ухожу из дому, из гнезда, 
<...> уходят от злых и основывают свое гнездо <...> Такие слова, про отца от 
сына» [162] и др.), — разумеется, в искаженном виде. Наконец, замкнуть эту 
вариативную цепочку можно великим творением Рембрандта — картиной на 
евангельский сюжет, ставшей своего рода иконой, — «Возвра-щение блудного сына». В интерпретации этого сюжета нам как раз и не удастся избежать 
условности, так как сам герой, от лица которого ведется повествование, сознательно искажает первоисточник. Отсюда множественность прочтений одного и того же сюжета, и при этом — невозможность «досотворить» себя до 
Божьего замысла»4, несмотря на то, что слово Аркадия Долгорукого все же 
направлено на сотворение мира — своего, внутреннего, духовного — еще 
раз. 
Сопоставление двух текстов (евангельского и романа Достоевского) 
имеет целью выявить множественность прочтений притчи о возвращении 
блудного сына. Однако мы попытаемся расширить границы исследования и 
таким образом сопоставим три «текста»: евангельскую Притчу о блудном сыне, роман «Подросток» и картину Рембрандта «Возвращение блудного сына». 
Все они очевидно объединены общим сюжетом и отражаются в «Под-ростке». 
«Еще сказал: у некоторого человека было два сына; и сказал младший сын отцу...» (Лк. 15, 11—12). Притча о блудном сыне дается евангелистом Лукой в контексте Трех притч о благодати5 как завершающее звено 
единого целого, причем именно на ней лежит основная смысловая нагрузка. 
В тексте «Подростка» в той или иной мере реализуются все три притчи: так, 
Притча о заблудшей овце — в системе отношений «Макар Иванович Долгорукий — Аркадий Долгорукий»; Притча о потерянной драхме — в той же 
самой системе; и, наконец, Притча о блудном сыне — в системе «Аркадий 
Долгорукий — Андрей Петрович Версилов — Макар Иванович Долгорукий». 
Нас интересует Притча о блудном сыне ввиду ее многовариантности в 
тексте романа, поскольку мы выяснили, что именно этот принцип Подросток 
кладет в основу моделирования мира-текста. 
Определим исходную ситуацию: 
 
Некоторый человек (отец) 
/  \ 
Младший сын  Старший сын 
 
Казалось бы, оба сына находятся рядом с отцом, и все же младший 
сын, согласно евангельской притче, изображается иначе, чем старший: «И 

PDF created with pdfFactory Pro trial version www.pdffactory.com