Соотношение политики и морали в социокультурном контексте

   ACTA FACULTATIS PHILOSOPHICAE UNIVERSITATIS PRESOVIENSIS

Filozoficky zbomik 35 (AFPh UP 252/334)


2009

СООТНОШЕНИЕ ПОЛИТИКИ И МОРАЛИ В СОЦИОКУЛЬТУРНОМ КОНТЕКСТЕ

Сергей Анатольевич Нижников


   Сейчас стало общим местом говорить, что политика вне морали. Однако это убеждение не оправдывает себя ни теоретически, ни практически. Политика немыслима без морали, ибо вне ее она превращается уже в нечто другое. Ключевой фигурой при рассмотрении проблемы политической морали является Никколо Макиавелли (14691527), так как его творчество является водоразделом между классической (Платон и Аристотель) и средневековой политической мыслью, с одной стороны, и новоевропейской, современной, - с другой. Именно сквозь призму его творчества можно рассмотреть проблему соотношения политики и морали в истории политической философии. Макиавелли признается первым политическим мыслителем нового времени, так как „совершил разрыв со всей предшествующей традицией политической философии. Он сравнивал свое достижение с деяниями таких людей, как Колумб, претендовал на то, что открыл новый моральный континент... Единственный вопрос в том, пригоден ли этот новый континент для человеческого проживания” ([1], 37), - задается вопросом современный политический философ Лео Штраус. Чтобы разобраться в этом, рассмотрим вначале четыре возможных варианта соотношения политики и морали.

   1.    Тезис Макиавелли можно выразить следующим образом: только благая политическая цель оправдывает любые средства¹. Так

¹ Проблему благой цели и средств ее достижения разрабатывал также иезуит Франса Суарес (1548-1617). Он полагал, что если благой целью является сам Бог, то оправдано любое средство, приближающее к нему. Однако если Бог, по определению, есть абсолютное благо, то средство приближения к нему тоже по необходимости может быть только благим. В метафизике это именно так, однако иезуиты распространили этот вывод на свои представления о Боге, который мог пожелать уже и насилия во благо. Зачатки такого понимания можно встретить уже у Августина, призывавшего „понудь войти", то есть

164

Макиавелли пишет о политическом деятеле: „Пусть обвиняют его поступки, лишь бы оправдывали результаты, и он всегда будет оправдан, если результаты окажутся хороши..." ([2], 148). Следует правильно понимать этот тезис, так как он не направлен на апологию насилия. Целью для Макиавелли всегда оставалось „общее благо". Политический лидер должен „не отклоняться от добра, если это возможно, но уметь вступить на путь зла, если это необходимо" ([3], 289).
   К концу XV и началу XVI в. возрожденческий гуманизм оказался в глубоком кризисе. Трагическая реальность разбила мечты о благом государственном устройстве и о человеке как богоподобном существе. Итальянские города не смогли преодолеть раздробленности. Именно ответом на эти условия и явилось учение Н. Макиавелли, в котором он разрабатывал не только новую теорию общественного и политического устройства, но и новую идеологию и психологию. В это время возникают понятия родины и отечества. Это не просто единство территории, так как независимость и величие государства - результат усилия граждан. Патриотизм становится первейшим долгом и добродетелью. Идеалом социально-политического устройства выступает нация. В связи с этим Макиавелли осознал необходимость в новом типе гражданской власти, легитимность которой заключена в ней самой, а не обосновывается божественным правом. Государство, так же как человек, обретает свою независимость и самостоятельность. Поэтому политика, а не религия становится новой формой обоснования морали. Его произведение Государь (Князь) - это не только политическая теория, но и политический акт. Это воззвание, попытка реализовать идею национального государства любыми средствами, ибо только в этом состояло спасение Италии, преодоление раздробленности и междоусобицы.
   В государственной жизни критерий правомерности насилия -общественный интерес. Только если устроитель государства действует для общего блага, он может прибегать к чрезвычайным мерам, ибо „только те насилия заслуживают порицания, цель которых не исправлять, а портить". Не всегда абсолютно все средства хороши для реализации даже столь необходимой и благой цели. Согласно Макиавелли предательством, вероломством и жестокостью „можно

полагавшего, что для обращения язычников в истинную веру допустимо

применение насилия.

165

стяжать власть, но не славу", и тех, кто следует бесчеловечности и совершает преступления, он не относит к „величайшим людям" ([4], 71). Для него „жестокость жестокости рознь" ([4], 73). Вот как он комментирует данный тезис: „Жестокость применена хорошо в тех случаях - если позволительно дурное называть хорошим,- когда ее проявляют сразу и по соображениям безопасности, не упорствуют в ней и по возможности обращают на благо подданных". „Плохая жестокость" возникает, когда превращается чуть ли не в единственный способ решения всех проблем и применяется повсеместно. Жестокость во благо как крайняя и вынужденная мера, необходимая для блага граждан, - такова, видимо, позиция Макиавелли. Вместе с тем для него „...гнусны и омерзительны искоренители религий, разрушители республик и царств, враги доблести, литературы и всех прочих искусств, приносящих пользу и честь роду человеческому, иными словами - люди нечестивые, насильники, невежды, недотепы, лентяи и трусы" ([4], 176). Макиавелли клеймит позором тех, кто обращается к тирании как средству обретения и удержания власти. В этом он осуждает даже Юлия Цезаря. Тиран для него, как и для Платона, несчастнейший из людей. Политика вне морали расценивается им как преступление. „Политика не отделяется у Макиавелли от морали, она полностью ее поглощает, не остается такой области, которая была бы независима от политики..."¹. Политика уже моральна по своему определению. Иная мораль, внеполитическая, - только мешает реализации политических целей и потому должна быть упразднена, или к ней нет необходимости прислушиваться. Мораль превращается в технический инструментарий политика, лишается своей сущностной и универсалистской характеристики¹ ². Такой „гуманизм", если его вообще

¹ См. коммент. М. Андреева и Р. Хлодовского к: ([5], 470).

² Об истоках позиции Макиавелли в вынесении морали „за скобки" американский социолог А.У. Гоулднер пишет следующее: „Дтя человека настолько же болезненно и тяжело считать, что то, что обладает силой в обществе, не есть добро, как для верующего было бы тяжело и болезненно чувствовать, что его Бог - зло. Однако не нужно ослаблять противоречия такого несанкционированного мира просто молчаливо приписывая „нравственно положительные качества" обладающему силой, но можно решить проблему также и другим путем. Одним из самых общих способов здесь - ограничить или запретить вынесение любого суждения с точки зрения такого параметра, как добро, в то же самое время подчеркивая важность оценки с точки зрения силы. Макиавеллизм - Machtpolitik или Realpolitik 
166

можно называть гуманизмом, является весьма относительным, провозглашенным на этапе становления централизованных национальных государств и служащих их интересам.
   Такое изменение в понимании морали оказалось возможным в связи со сменой эпох, переходом от средневековых представлений о незыблемости вечных моральных истин, исходящих из трансцендентного источника, к пантеистической и, по сути, языческой картине мира, где действует неумолимая судьба - фортуна. Отсюда вытекает и макиавеллиева Вирту - „это уже не средневековая „добродетель, - поясняет А. X. Горфункель, - но и не совокупность моральных качеств, это - свободная от моральных и религиозных оценок сила и способность к действию, сочетанию активности, воли, энергии, стремлении к успеху, к достижению поставленной цели" ([7], 147)* ¹. Само понятие добра начинает мыслиться по „гуманистически", как „польза". При этом происходит фактическая подмена добра пользой: что полезно - то добро. Польза же мыслится не метафизически, а все в большей степени гедонистически. В итоге добро вообще может выродиться в эгоизм.
   Однако и в XX веке Макиавелли нашел многих сторонников, среди которых был и французский философ Морис Мерло-Понти (1908-1961), полагавший, что в исторической деятельности добродетель порой толкает к катастрофе, а жестокость оказывается менее жестокой, чем снисходительность. В силу этого может получиться, что „жестокий политик любит людей и свободу больше, чем так называемый гуманист" ([8], 250). История есть борьба, поэтому „политика соотносится скорее с людьми, чем с принципами". К тому же „принципы ни к чему не обязывают" и „могут быть на услужении у каких угодно целей". Одних принципов мало, необходимо также иметь представление о том, „какие силы, какие люди будут воплощать их в жизнь". Необходимо иметь ценности, но не менее важно — кто станет носителем этих ценностей. М. Мерло-Понти заключает, что жестокая мудрость Макиавелли остается безупречной. Разумеется, нельзя критиковать гуманистическую политику, основываясь на ее извращениях. Гуманистическая политика должна учитывать все

представляет собой пример этой тенденции в области политики; концепция ценностно свободной социальной науки представляет собой то же самое в области социологии" ([6], 542).

¹ Автор отмечает, что понятие virtu - лишь условной весьма неточно переводится на русский язык словом .доблесть".

167

реальные и многообразные обстоятельства политической жизни, быть действенной и активной, а не сводиться лишь к моральной проповеди. Она должна быть человеколюбивой не только в целях, но и в средствах их достижения. Гуманизм не означает вседозволенности и анархии, он должен быть строгим и последовательным, не упускающим на каждом этапе реализации своей политики человека как высшую ценность. В то время как французский философ приходит к выводу, что „Существует только один достойный своего имени гуманизм, тот, который, пройдя через все испытания, требует реального признания человека человеком, и он не может появиться до того, как человечество обретет средства, необходимые для общения и единения" ([8], 255). Однако страницей ранее он пишет о том, что „средства не меняются — они по прежнему остаются кровавыми, безжалостными, гнусными". На это ответим, что средства „для общения и единения" существуют уже не менее двух тысяч лет. Проблема не в их отсутствии, а в нежелании им следовать, в моральной порочности политики, исходящей из духовного-нравственного кризиса личности и современного человечества. И в этом смысле необходимо не ждать светлого будущего, а возвратиться к хорошо известным и не реализуемым принципам любви, ненасилия, первостепенной ценности человеческой личности.
   Вместе с тем Мерло-Понти признает, что политическому искусству Макиавелли не доставало „руководящей идеи", вселяющей надежду и заставляющей решительным образом ставить добродетель выше случайного стечения обстоятельств. Но Макиавелли не был бы одним из творцов новоевропейской политической философии, если бы следовал этой классической методологии. Тем не менее, Мерло-Понти видит заслугу Макиавелли в постановке проблемы „реального гуманизма", „в том, что он сформировал несколько положений реального гуманизма" ([8], 256). Маркс, по его мнению, тоже шел этим „гуманистическим" путем, однако не смог создать „власть без власти"¹. В итоге проблема „реального гуманизма" заключается в изобретении таких политических форм, которые были бы способны контролировать власть, не отменяя ее.

¹ Действительно, у Маркса можно найти следующую фразу: „...цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель..." ([9], 65). Однако само учение Маркса о „диктатуре пролетариата" и социалистической революции полностью отходит от этого благого пожелания. Теоретики

марксизма давали высокую оценку освобождению политики от морали у

Макиавелли ([9], 314).

168