Двое в одном

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ДВОЕ В ОДНОМ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ДВОЕ В ОДНОМ 

Не верьте этим иудам, хамелеонам! В наше время легче потерять веру, чем старую перчатку, – и я потерял! 
Был вечер. Я ехал на конке. Мне, как лицу высокопоставленному, не подобает ездить на конке, но на этот раз я был в большой шубе и мог спрятаться в куний воротник. Да и дешевле, 
знаете... Несмотря на позднее и холодное время, вагон был битком набит. Меня никто не узнал. Куний воротник делал из меня 
incognito. Я ехал, дремал и рассматривал сих малых... 
«Нет, это не он! – думал я, глядя на одного маленького человечка в заячьей шубенке. – Это не он! Нет, это он! Он!» 
Думал я, верил и не верил своим глазам... 
Человечек в заячьей шубенке ужасно походил на Ивана Капитоныча, одного из моих канцелярских... Иван Капитоныч – маленькое, пришибленное, приплюснутое создание, живущее для 
того только, чтобы поднимать уроненные платки и поздравлять с 
праздником. Он молод, но спина его согнута в дугу, колени вечно 
подогнуты, руки запачканы и по швам... Лицо его точно дверью 
прищемлено или мокрой тряпкой побито. Оно кисло и жалко; 
глядя на него, хочется петь «Лучинушку» и ныть. При виде меня 
он дрожит, бледнеет и краснеет, точно я съесть его хочу или зарезать, а когда я его распекаю, он зябнет и трясется всеми членами. 
Приниженнее, молчаливее и ничтожнее его я не знаю никого 
другого. Даже и животных таких не знаю, которые были бы тише 
его... 
Человечек в заячьей шубенке сильно напоминал мне этого 
Ивана Капитоныча: совсем он! Только человечек не был так согнут, как тот, не казался пришибленным, держал себя развязно и, 
что возмутительнее всего, говорил с соседом о политике. Его 
слушал весь вагон. 
– Гамбетта помер! – говорил он, вертясь и махая руками. – Это 
Бисмарку на руку. Гамбетта ведь был себе на уме! Он воевал бы с 
немцем и взял бы контрибуцию, Иван Матвеич! Потому что это 
был гений. Он был француз, но у него была русская душа. Талант! 
Ах ты, дрянь этакая! 
Когда кондуктор подошел к нему с билетами, он оставил Бисмарка в покое. 

2 

– Отчего это у вас в вагоне так темно? – набросился он на кондуктора. – У вас свечей нет, что ли? Что это за беспорядки? Проучить вас некому! За границей вам задали бы! Не публика для 
вас, а вы для публики! Чёрт возьми! Не понимаю, чего это начальство смотрит! 
Через минуту он требовал от нас, чтобы мы все подвинулись. 
– Подвиньтесь! Вам говорят! Дайте мадаме место! Будьте повежливей! Кондуктор! Подите сюда, кондуктор! Вы деньги берете, дайте же место! Это подло! 
– Здесь курить не велено! – крикнул ему кондуктор. 
– Кто это не велел? Кто имеет право? Это посягательство на 
свободу! Я никому не позволю посягать на свою свободу! Я свободный человек! 
Ах ты, тварь этакая! Я глядел на его рожицу и глазам не верил. 
Нет, это не он! Не может быть! Тот не знает таких слов, как «свобода» и «Гамбетта». 
– Нечего сказать, хороши порядки! – сказал он, бросая папиросу. – Живи вот с этакими господами! Они помешаны на форме, 
на букве! Формалисты, филистеры! Душат! 
Я не выдержал и захохотал. Услышав мой смех, он мельком 
взглянул на меня, и голос его дрогнул. Он узнал мой смех и, 
должно быть, узнал мою шубу. Спина его мгновенно согнулась, 
лицо моментально прокисло, голос замер, руки опустились по 
швам, ноги подогнулись. Моментально изменился! Я уже более 
не сомневался: это был Иван Капитоныч, мой канцелярский. Он 
сел и спрятал свой носик в заячьем меху. 
Теперь я посмотрел на его лицо. 
«Неужели, – подумал я, – эта пришибленная, приплюснутая 
фигурка умеет говорить такие слова, как «филистер» и «свобода»? А? Неужели? Да, умеет. Это невероятно, но верно... Ах ты, 
дрянь этакая!» 
Верь после этого жалким физиономиям этих хамелеонов! 
Я уж больше не верю. Шабаш, не надуешь!